Подозеров промолчал.
– Грустно-с, – заговорил генерал, стараясь говорить так тихо, чтобы не слыхала жена, – грустно-с, достопочтенный мой, умирать обманутым людьми, еще грустнее жить обманутым самим собою.
– Что это у вас за мысли?
– Подвожу итог-с и рассуждаю об остатке: в остатке нуль и отпускаться будет нечем у сатаны. Одни вот-с Его заслуги, вот-с вся и надежда, – заключил он, вздохнув и показав глазами на венчанную тернием голову.
– У вас превосходный заступник, – молвил в тон ему Подозеров.
– Да-с, слава богу, слава ему, – отвечал генерал и, не сводя глаз с картины и переменив тон, продолжал, – вы знаете, я наконец решился сделать себе операцию: хочу, чтобы вынули эту проклятую пулю.
– Разве она стала вас очень беспокоить?
– Да, ужасно беспокоит, – и генерал весело прошептал: – Это-с ведь бесовская пуля. Да-с, я ведь происхожу из кантонистов; я был простой солдат, простой и добрый солдат-товарищ; мать свою почитал, а как эта проклятая пуля в меня попала, я пошел в чины, сделался генералом и всю жизнь мою не вспомнил бога. Да-с, но он меня вспомнил: я чувствую – он скоро придет… Я снова знаю, как он приходит; когда я мальчишкой пас чужих жеребят, я видел его и еще, когда кантонистом в казармах рыдал я раз ночью о своей крестьянке-матери. Он тоже был благ; но с тех пор, как я… стал всех мучить… Вот я купил… вчера эту… картину, – громче говорил он, услыхав шаги возвращающейся жены, – говорят, будто это работы Гверчино… не самого Гверчино, может быть его школы…
– Голова писана со смыслом.
– Да, я читал, что Гверчино писал вдохновенно. Как вы находите?
– Сильная кисть и освещение сверху… да это как будто манера Гверчино… умно и тепло.
– Нет, выражение?
– И выражение мне нравится.
– А все не то, а все не то, что я знал в детстве…
И Синтянкн сбросил с ног одеяло и тихо вышел за перегородку, унося с собою картину.
– У него часто такие минуты? – спросил шепотом генеральшу Подозеров.
– С давних пор почти постоянно погружен в размышление о боге и о смерти, – отвечала та едва слышно.
Из-за перегородки послышался вздох и слова: «помилуй, помилуй!». Синтянина молча стояла посреди комнаты.
– Зачем вы не взяли сюда Веру? – прошептал Подозеров.
– Веру?
– Да; она бы очень много хорошего вносила собою в его душу.
– Вера…
И генеральша, заметив тихо входившего мужа, не договорила, но Иван Демьянович, слышавший имя Веры, тихо молвил:
– Моя Вера умерла.
– Вера умерла!
– Да, умерла. Разве Alexandrine вам не рассказала, как это случилось?
– Нет.
– Вера моя простудилась, искав ее (он указал на жену) и найдя этот стилет, которым Горданов убил Бодростина.