С кладбища мы шли с родителями по тропинке мимо болота. Из его глубины донесся рыкающий звук. Мама сказала:
– Чагудай Сему забрал. Сожрал и отрыгивает…
С болота пополз туман. Отец сел на берегу и молча уставился в приближающуюся белую волну. Как будто хотел, чтобы и его забрал Чагудай.
Мать трясла отца за плечи:
– Пойдем домой, пойдем.
Но отец как не слышал. Дышал часто-часто:
– Семка, Семка… Варя, Варя… Семка, Семка…
Я силой поднял отца с земли. Под руки повел обоих мотающихся из стороны в сторону родителей. Чагудай все рычал и рычал нам в след.
Мы шли по поселку. Поднимались домой по лестнице. Мимо квартиры, в которой жил Валерка. Его на следующий после драки день на милицейской машине увезли на станцию в Кольцовк. Оттуда – на поезде в тюрьму на Синюю горку.
Валерка был наказан. Вроде бы все правильно, по закону. Но я обещал себе убить Валерку, когда он вернется. А со мной будь, что будет. И в Чагудае, и в Шольском я считал Валеркин срок. Месяц. Два. Год. Три. Четыре…
Валерка не вернулся. Умер на Синей горке, не досидев и половины срока. Как Варя – от туберкулеза…
А в тот раз, вернувшись в Шольский с похорон Семена, я тут же помчался в Чагудай – Катя, покачивая на руках плачущую дочку, встретила меня на пороге словами:
– Позвонили с завода. Твой отец умер. Сердце…
Так, не раздеваясь, снова и поехал. И уже не было сил ни переживать, ни плакать.
Мать сказала:
– Вот и отца Чагудай забрал. Значит, и за мной скоро придет…
Я снова упрашивал, уговаривал ее:
– Поедем, поедем со мной в Шольский. Подлечишься там и хоть в конце своей жизни поживешь по-человечески…
Но она плакала:
– Ну куда, куда теперь я от них. Варя, Сема, Ваня…
Еще несколько лет промаялась она в Чагудае. Снова кладбище. На нем я мысленно поклялся Чагудаю: «Не будет здесь больше других могил Парфеновых! Не получишь!» Ни я, ни мои дети здесь не останутся.
Прошло девять дней. Думал попрощаться с родственниками и знакомыми, еще раз поклониться родным могилкам и если не на всегда, то уж очень надолго проститься с Чагудаем. Приехать сюда как-нибудь, когда он изменится. Не знаю, как и почему он может измениться. Но вдруг, вдруг люди здесь перестанут пить, болеть, ругаться, драться. Возьмут и обустроят в Чагудае новую больницу, дом культуры, новые дома. А в лесу – санаторий. Будут люди работать на заводе, а после культурно отдыхать. А их дети – нормально учиться. Здесь – в школе, в заводском училище. В Шольском – в институтах. И потом, не боясь за себя, за своих детей, будут возвращаться сюда, в родной Чагудай. И работать, и учить, и лечить, жить, жить, жить, долго, долго, долго, счастливо, счастливо, счастливо…