Нам бы в ресторан.
Нам бы по сто граммов и пивка бы жбан.
Нам бы обожраться и потанцевать
И официанток тискать-целовать…»
Промежду водкой Ольга рассказывала мне о своих родственниках. О каких-то знакомых и незнакомых.
Она быстро, очень быстро запьянела. Вдруг посмотрела на меня:
– Садись ко мне на диван.
Я пересел. Думал, хочет мне что-то показать. А она обняла меня, прижалась лицом, дыхнув водкой:
– Иди ко мне.
– Да ты что? С ума сошла?
Она не отпускала. Распахнула кофточку, выпростав маленькие, сплющенные ребенком и чагудайской жизнью грудки:
– Ну, что тебе мужику стоит. Ну, давай по-родственному. А то я одна да одна…
«Прости господи…» Так вчера сказал пьяный Юрка?
Я не нашел ничего лучшего, кроме как предложить ей:
– Давай еще по одной.
– Давай…
Выпив еще и еще, Ольга совсем размякла. Задремала. Уложив ее на диван, я вышел на улицу. Схожу сегодня на кладбище, проведаю маму, отца, Сему, Варю, Серегу, учителя Пойгу…
По дороге встретил Зою – ту самую свою бывшую почти невесту. Ту самую, о нас с которой поведал мне нелепую сплетню Юрка.
Остановились-поговорили. После свадьбы пять лет к рюмке не притрагивался ее бухгалтер. А потом Чагудай все равно свое взял:
– Стал по праздникам выпивать. Я не сильно внимание обращала. Работа да двое детей ведь у нас. И третьего носила. Только он мертвым родился. Из-за завода, наверное. Я во вредном цеху работала, там хорошо платили. И вот проревелась и смотрю, мой-то уже каждый день после работы выпивает. А потом что-то напутал в бумагах. Грозят его с работы уволить. Вот иду на завод уговаривать. Как же нам без его зарплаты. Дети болеют. И я сама…
Зоя рассказывала мне все это спокойно, без слез. Как будто в десятый или двадцатый раз. Она была в черном бесформенном платье. Из под него – когда-то могучее, а теперь распухшее тело. Толстая, больная, несчастная женщина.
На выданье ее называли хозяйственной. Но разве же в Чагудае можно быть хозяйственным?
– Пойду я.
– Будь здоров.
Еще встретил троюродного братца по материнской линии. Глаза блестят хитро. Он уже много лет варил на болоте самогон, продавал в поселке. Народ покупал – дешевле же водки, а по голове бьет так же, если не сильнее.
Этот чагудайский братец жил лучше многих. Но тоже жаловался:
– Народ самогона меньше стал брать. Старые много не могут, а молодежь та клей нюхает, колется какой-то дрянью. А ее из Кольцовки с поездов привозят. Мимо меня. Даже и не знаю, что теперь делать…
Родственничек… Вот ведь гад, днями и ночами пропадает на болоте, а не берет его Чагудай. Наоборот, камышами с топью прикрывает делишки самогонные.