Костлявые пальцы Бакаса перестали вертеть пуговицу на пиджаке. Он дернулся, как паяц, и указал рукой на намеченную жертву.
Все давно ему опостылело.
Но тут в толпе раздался душераздирающий женский крик. И сразу зашумело, загудело в ночи людское море. Солдаты обрушились на женщин и детей, стали бить их прикладами. Били до тех пор, пока ропот не прекратился.
Младший лейтенант Ганс медленно шел по площади следом за Бакасом. Надо выбрать еще одного человека, и будет тридцать, как значится в приказе. Почему тридцать, а не десять или сто? Но ведь и в своей научной работе Ганс всегда придерживался указаний, которые давали книги: он наливал в пробирки определенную дозу какого-нибудь раствора, ни больше ни меньше. И никогда не ломал себе голову над лишними вопросами. Вот, например, сегодня он знал, что тридцать — это ежедневная доза, необходимая для истребления людей в этом огромном городе.
Вдруг в третьем ряду с края глазки-бусинки увидели зеленщика. Он стоял, засунув руку за пояс и устало опустив одно плечо. Можно было подумать, что он сейчас примется кричать: «Налетайте, люди, есть старый хрен… Налетайте, люди!»
Взгляд Бакаса задержался на франтоватых бачках и проборе зеленщика. И он указал пальцем на этого человека.
У того вырвался испуганный крик:
— Я зеленщик, мирный человек, вы же меня знаете!..
Но его схватили и поволокли прочь вместе с другими жертвами. Долго еще доносился его крик:
— Я Сотирис, мирный человек… Заступитесь за меня, люди…
Тридцать мужчин поставили к стенке и расстреляли из автоматов.
* * *
Бакас повернулся лицом к солнцу. Щеки его были чисто выбриты и припудрены тальком.
Фани завела патефон и стала одеваться.
Да, по правде говоря, это была презабавная история. И не потому, что на месте молодого зеленщика стоял теперь старичок в трауре, который никогда не расхваливал свой товар, нет, не поэтому. А потому что через два дня безбожница Фани связалась с другим красавчиком, заигрывавшим с ней еще с прошлого года.
— Просто смех берет, смех берет, — тихо пробормотал Бакас.
В это время в дверях дома на другой стороне переулка показался Павлакис, вооруженный погнутой вилкой. Он перебежал дорогу и нырнул во двор, где сидел Бакас.
— Эй, шалунишка! Улизнул от матери?
Малыш подошел к Бакасу и потянул его за штанину.
— Что это у тебя? — с улыбкой спросил Бакас.
— Ви-и-ка…
Бакас погрозил ему пальцем, тем самым, которым указывал недавно на выбранные им жертвы, и засмеялся.
— Подойди-ка, подойди поближе, Павлакис! — Вдруг судорога пробежала по его лицу. — Выключи патефон! — в бешенстве закричал он жене.