— Довольно, — сказал Маноглу и, достав из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник, извлек оттуда несколько ассигнаций. — Вот, прими этот подарок. А утром зайди ко мне в кабинет.
Зажав в кулаке деньги, Бакас выбежал из комнаты.
Вот чем кончилась «милая шутка» Лидии.
Люстры в большой гостиной горели чуть ли не до утра. Гости веселились. Папакостас рассказал, между прочим, довольно рискованный анекдот, вызвавший всеобщий смех.
Наконец гости стали расходиться. Георгос стоял в прихожей и смотрел на стенную мозаику, изображавшую древнего воина. Выглянув из двери какой-то комнаты, Лидия поманила его к себе. С тех пор как она вышла вслед за Бакасом из гостиной, она больше туда не возвращалась. Сейчас она была очень возбуждена, щеки у нее горели, словно она долго сидела перед жарким камином.
— Я думаю, Лидия, что нам надо расстаться, — спокойно сказал Георгос.
— Я тебе надоела?
— Нет, не то… Как бы тебе объяснить? Я не могу отделаться от отвращения ко всему окружающему.
— Darling {[6]}, ты слишком романтичен.
Выйдя из особняка Маноглу, Георгос почувствовал сразу огромное облегчение. Он понимал, что это конец его дружбе с Лидией, которая стала доставлять ему одни мучения. Медленно шел он к остановке автобуса. Звук его шагов гулко разносился по опустевшей улице. На углу возле фонарного столба пятеро пьяных, обнявшись, выли какую-то песню. На сердце у Георгоса было удивительно легко, и множество самых необыкновенных мыслей рождалось в его голове. Холодный ночной воздух вливал в него бодрость.
«Отец наверняка беспокоится, — думал Георгос. — Он не может отвыкнуть от мысли, что я уже не ребенок. Ведь он живет своими старыми идеалами, интересами нации, воспоминаниями о прежних сражениях и войнах. Ему сроду не понять, что творится кругом. Он слишком старый, слишком чистый душой человек, чтобы осознать, как все вокруг прогнило. Взбунтоваться он уже не способен. Отец всегда верил в человеческий труд. Ему чужда политика, светские приемы господина Маноглу. Некоторые знакомства, некоторая гибкость в вопросах совести, ряд компромиссов — и в кратчайшее время завоеван успех в обществе. К чему же тогда тяжелый труд, рваные штаны, честность, высокая нравственность, идеалы? Но все это неведомо старику!»
Он не спешил. Пение пьяных теперь едва слышалось. Да, простой народ совсем другой. Проходя по рабочим кварталам, Георгос завидовал обычно тем, кто живет там. Почему, он и сам не знал. Возможно, его привлекала внешняя живописность и он не мог понять трагедию жестокой нужды, нищеты. Но в такие минуты Георгос чувствовал, что его жизнь проходит в стороне от огромного роя людей. Он стыдился своих привычек, хорошо сшитого костюма. И наконец, того, что привлекал здесь к себе всеобщее внимание. Женщины, стоявшие в дверях, провожали его любопытными взглядами, словно по улице прошел бродячий актер с медведицей. И тогда Георгос готов был провалиться сквозь землю…