— В кутузке! — рассердился Тартищев. — А ты, голубь, вместо того чтобы потешаться, лучше поищи, нет ли какого упоминания о браслете. Вполне вероятно, что он его этой рыжей лахудре и подарил…
Алексей вновь принялся за дневник, стараясь не задерживаться взглядом на все более и более откровенных сценах и подробностях любовной вакханалии, которой предавался Дильмац накануне смерти. Его глаза искали слово braslei, и они его нашли. На последних страницах дневника Дильмац писал:
«Я все-таки решился подарить этот браслет моей богине. Его изумруды так восхитительно оттеняют белизну ее изящной руки. Как изумительно они выглядят на фоне ее огненных волос, которые, подобно сполоху пламени, взлетают над ее головой, когда она склоняется и…»
Алексей поднял голову и с опаской посмотрел на Тартищева. Но тот сидел с закрытыми глазами и не мог прочитать по красному и несколько потному лицу своего агента, над чем склонялась таинственная «богиня» Дильмаца и каким образом доводила его до экстаза.
Здесь уже и речи не шло о браслете, поэтому Алексей с чистой совестью пропустил полстраницы: ровно столько понадобилось сноровистой дамочке, чтобы включить очередной фонтан слюней и славословий Дильмаца в собственный адрес.
Но в самом конце дневника была еще одна запись, которую Алексей прочитал вслух:
— «Я все-таки выполнил мое обещание. После небольшой поправки браслет приобрел еще более совершенную форму. Недостающий изумруд ювелир заменил поддельным камнем, но он сияет, как настоящий, как глаза моей дорогой Венеры. Сегодня я отослал его с приказчиком своей ненаглядной. Дела и обстоятельства не позволяют мне вручить его лично. Я мечтаю лишь об одном — увидеть ее лицо, когда она получит мой подарок…»
Тартищев взял дневник и прошелся глазами по последней записи.
— Мне тоже очень хотелось бы увидеть лицо этой дамочки. Она небось и не подозревает, за что грохнули старика. — Он заглянул в дневник. — И лица ее он, судя по всему, так и не увидел. Смотри, — он ткнул пальцем в одну из строк, — эта запись сделана за два дня до убийства. — Федор Михайлович прошелся задумчивым взглядом по тетради, перевел его на окно и долго вглядывался в серую предрассветную муть, словно искал там ответы на вновь возникшие вопросы. Потом вернул дневник Алексею и приказал:
— Положи его ко мне в сейф, и чтоб ни одна живая душа о нем не пронюхала! Ольховскому и карты довольно будет!
Я, между прочим, тоже «мечтаю увидеть его лицо, когда он получит мой подарок», — слегка перефразировал он князя и расхохотался. — Посадили мы охранку голой задницей на ежа, Алешка! Хор-р-рошо посадили!