— В данном случае кожа, — поправил его Джаз, но Дэвид проигнорировал замечание.
— Экзистенциализм. За три столетия до того, как экзистенциализм был выдуман. Гуманизм в жестоком варварском мире. Лучик света, который с тех пор озарял столетия.
— Ну хорошо. А почему монолог написан на ноге? — спросил от имени всех Джаз.
— Потому что он спас мне жизнь. — Ясные глаза Дэвида смотрели не мигая, с неподдельной искренностью. — Переживая мрачные времена и не видя возможности продолжать существование, я пришел к мысли покончить счеты с этим миром. Поверьте, я решился на самоубийство.
— Решился, но не осуществил, — хохотнул Гарри. — Забавно.
— Не осуществил. Вместо этого я трижды за долгую ночь прочитал от корки до корки «Гамлета».
— Круто! Я бы предпочел укокошить себя, — заявил Гарри, но Дэвид пропустил это мимо ушей.
— Печальный принц, подобно мне, замышлял страшный акт самоубийства. Но возвысился над грешными мыслями и обрел высшее благородство.
— И поэтому ты остался в живых? — спросила Мун. Она явно хотела поддержать Дэвида в его исповеди. — Что бы с тобой ни было, все равно хуже, чем у Гамлета, быть не могло.
— Помню, помню, проходили в школе, — снова встрял в разговор Гарри. — Согласен, хуже «Гамлета» ничего не бывает.
— Заткнулся бы ты, Гарри! — возмутилась Мун. — Дэвид понял, что я хотела сказать. Правда, Дэвид?
— Понял и отвечу тебе так: и да, и нет. Не вызывает сомнений, что метания печального принца многому меня научили. Но я отказался от самоубийства не поэтому: просто, читая трагедию, я понял, что не желаю покидать мир, в котором столько красивого: стихотворный слог Шекспира, или цветок, или заря, или запах свежеиспеченного хлеба.
— Ты меня совершенно заморочил, — призналась Мун. — При чем тут, к черту, какой-то хлеб?
— Я верю, Мун, коль скоро человек открыт для красоты, он признает возможность прекрасного в любой из вещей. Поэтому я решил навсегда запечатлеть на себе слова молодого принца датского, который произнес их в миг своей самой глубокой печали. И таким образом напоминать себе, что мир красив, и отчаиваться в нем — значит наносить обиду Всевышнему.
Джаз хотел сказать Дэвиду, чтобы тот не слишком гнал волну, но промолчал: было в этом парне что-то неотразимо привлекательное, а в его колоссальном обмане откровенно вопиющее. И Джаз неожиданно почувствовал, что тронут.
Никто не знал, как себя повести. В очевидной искренности любви Дэвида к самому себе было нечто манящее. От такого истинного чувства нелегко отмахнуться. Оно начинало казаться почти благородным. И «арестанты» никак не могли решить, что им думать о Дэвиде. Все, кроме Келли.