«Отстегаю кнутом, если нос сунешь…» — грозился отец. «Не смей туда ходить!..» — сколько раз твердила ей мать про запретный сад.
Но малиновые кусты, все в ягодах, были красны-краснешеньки и гак манили, что утерпеть не было сил. И Дунькины маленькие ноги, босые, все в царапинах, нетерпеливо топтались у края канавы, а Дунькины глаза, уже метнувшись через канаву, жадно шныряли, высматривая на кустах гроздья крупных ягод. Да в лесу разве такие?
И Дунька наконец решилась. Подхватив подол сарафанчика из синей крашенины, она отступила на шаг, чтобы половчее прыгнуть. И — эх, была не была! — чего еще долго раздумывать…
Но она не прыгнула.
На той стороне канавы листья ближнего к ней куста орешника вдруг зашелестели, шевельнулись, и из них вышла девочка.
— Ой!.. — вскрикнула Дунька и от неожиданности чуть не повалилась на траву.
Девочка была беленькая, кудрявая, в платье уж таком розовом, ну будто бы как заря летним утром. Кивнув в ту сторону, где за деревьями виднелся господский дом, она быстрым шепотом спросила у Дуньки:
— Ее-то не видно?
— Кого? — тоже шепотом спросила Дунька.
— Да няньки же! Ниловны! Я от нее убежала.
Дунька с опаской глянула в сторону господского дома.
— Никого там. Ни душеньки.
— Тогда иди сюда. Прыгнешь?
— А чего ж… Прыгну.
Теперь Дуньке раздумывать нечего. Она отходит назад шагов на пять. Повыше вздергивает длинный, чуть ли не до земли, сарафан, да с разбегу через канаву — скок!
И вот она в господском саду!
Малина — рядом. Вроде бы сама в рот просится. Но Дуняше теперь не до малины. Стоит и на девочку глаза таращит: бывает же на свете такая красота! На шейке бусинки сверкают, как росинки на солнце. А на ногах ботинки. Сроду таких Дуня не видывала. Неужто господа в таких каждый день ходят? Как с утра обуются, так и ходят?
И девочка смотрит на Дуньку. В глазах любопытство.
— Тебя как звать?
— Дуней, — ответила Дунька.
Девочка удивилась:
— Дуней? И тебя?
— Вестимо, Дуней. А чего ж…
— И меня тоже Дуней звать.
— Ну-у… — протянула Дуня, тоже удивляясь. — И тебя?
Девочка кивнула и стала дальше спрашивать:
— Ты откуда? Где живешь?
Дунька махнула рукой на реку:
— Белехово знаешь? Белеховские мы.
— Знаю, — сказала девочка. — Белехово наше. Моего папеньки.
Эх, как же она, Дунька, раньше-то не смекнула, что девочка в розовом платье — барышня Евдокия Степановна, баринова дочка!
— И ты тоже наша, — продолжала девочка, наморщив узкий лобик. — Ты тоже моего папеньки.
Дунька и спорить не стала. А как же? Чья же она? С малолетства знала, что барина Степана Федоровича.
А эта красивенькая барышня, так оно и есть, — баринова дочка. Ее, махонькую, как-то видели они в церкви, когда с матерью туда ходили. Еще мать, наклонясь к ней, на ухо прошептала: «Глянь, Дуня, вон баринова дочка. Ишь какая нарядная! С тобою одинаково окрестили. Тоже Евдокией звать. Дунечкой…» Но тогда Дунька на барышню особо смотреть не стала. Не до того ей было. Уж очень красиво в церкви пели.