Дело это было настолько сложным, что дата открытия переносилась трижды, причем каждый раз в последний момент. Первый раз перенос состоялся из-за того" что приболел сын Рэне — гениальный Альберт.
Второй раз, во время генеральной репетиции, Рэне Ивановна с ужасом узнала, что в программе праздника нет бега в мешках, и открытие опять было отложено, а весь персонал пансиона приступил к изготовлению мешков для воспитанников и гостей. Третий раз открытие перенесли еще на две недели из-за морозов, потому что программа праздника включала в себя шумные мероприятия на свежем воздухе. В тридцатиградусный мороз выгонять детей на улицу не рекомендовали врачи, а Рэне Ивановна ни за что не соглашалась отказаться от уличной части представления.
В тот самый день Марина поняла, что она на пределе и ее терпение стремительно иссякает. Неделя, в течение которой она шила мешки, добавила ей храбрости, и на педсовете она сказала Рэне Ивановне все: что нельзя так издеваться над детьми, что их надо учить хотя бы иногда, что вводить раздельное обучение семи мальчиков и восьми девочек при том, что и санузел, и спальня у них общие — идиотизм, и, кстати говоря, в таком возрасте спать и писать они должны порознь, что, если учителям и психологам платят такие деньги, их надо использовать по прямому назначению, а не в качестве массовиков-затейников и посыльных.
Педагогический коллектив в ужасе замер, а Рэне Ивановна, внимательно выслушав Марину, задумчиво сказала:
— Да, этот твой костюм никуда не годится, и на открытие тебя в нем пускать нельзя. Зайди ко мне завтра за деньгами и купи себе что-нибудь приличное.
Марина не нашлась, что ответить, — она ожидала какой угодно реакции от властной, вздорной и сумасшедшей президентши, вплоть до немедленного увольнения, но только не такой.
— Она тебя не слушала, — объяснял Марине психолог Юра, — она тебя рассматривала. Так что реакция, хм, вполне адекватная. Для нее, во всяком случае.
Однако психолог ошибся — вечером президентша вызвала к себе директора пансиона Игоря Роговцева и велела ему поговорить с «девушкой» и узнать, не собирается ли она "свои глупости" распространять еще где-то.
— Мы все силы бросаем на имидж, — сказала она, — и нам не нужны сплетни и слухи. Она среди сотрудников ведет такие разговоры? Если она ничего не понимает в педагогике, пусть… — и Дальше пошел обычный ее бред, который пансион выслушивал ежедневно. Игорь держался за свое место, точнее, за зарплату, многократно превышающую жалованье директора в обычной школе. Конечно, он мог бы рассказать начальнице о том, что все, абсолютно все сотрудники пансиона в душе солидарны с Мариной. Он мог бы сказать, что все сотрудники просто диву даются, как это Рэне Ивановне, этой странной во всех отношениях особе, удалось пробить проект с пансионом и запудрить мозги стольким уважаемым или по крайней мере известным людям. Вместо этого Игорь сказал: