— Правильно! — поддержали Щукина несколько человек.
Саша поняла, что ей нужно что-то сделать, что-то сказать. В одно мгновенье она появилась перед товарищами. Все смолкли от неожиданности, кто-то поднялся.
— Я все слышала. Да, я люблю Толю. Я давно его
люблю, но никогда и никому не говорила об этом. Я понимаю, что сейчас наша любовь действительно некстати и может, как вы говорите, помешать делу, ради которого мы находимся здесь. — Саша остановилась, думая, что же сказать дальше, и долго не могла найти нужные слова. — Я обещаю вам, — собравшись с мыслями, волнуясь, продолжала Саша. — Я отказываюсь от Толи, от его любви, пока не кончится война. Толя сделает то же, мы даем вам слово. Но домой я не поеду.
Все молчали. Саша повернулась и медленно пошла к землянке. Ей было мучительно больно за себя, за Толю, за их любовь.
«Ребята поступили правильно,— думала девушка.— Не они, а проклятые враги, навязавшие нам войну, отнимают от сердца мою любовь, мое счастье!»
Федор, опустив босые ноги, сидел на нарах и подсчитывал ручные гранаты и патроны. Саша поставила на стол большую, отбитую по краям эмалированную миску с пшенной кашей, разрезала хлеб на десять разных кусков и разложила ложки. Один за другим в землянку спустились разведчики. Последним, нахмурившись, во-шел Толя. За стол сели молча и молча принялись за еду. После ужина сразу легли спать, как будто ничего не произошло. Все быстро уснули. Уснул и Толя. Убирая со стола, Саша слышала его медленное и ровное дыхание.
«Спи! Спи спокойно, родной ты мой! Лишь бы ты был рядом. Лишь бы я видела тебя».
Недолго пришлось спать разведчикам. В три часа Саша разбудила Толю, Алексея и Сашу Вуколова:
— Вставайте! Пора на задание.
Разведчики быстро оделись и ушли, а Саша, укрывшись телогрейкой, легла, свернувшись клубочком. Она не могла уснуть: думала о Толе, о товарищах. «Я должна обращаться со всеми одинаково, — решила она,— тогда никаких ссор не будет».
27 января в 1 час 30 минут южнее Биюк-Онлар Добровольский, Щукин и Вуколов взорвали эшелон в 40 вагонов с танками, артиллерией и машинами, шедший со станции Джанкой к фронту. В эту же ночь, озябшие и утомленные, они пришли в поселок Тереклы-Шейх-Эли на отдых в дом полицейского Дмитрия Никитюка.
Лунная морозная ночь. В поселке тихо. Лишь издалека доносится вой ветра, хруст снега под ногами проходящих людей да лай одинокой собаки. Высоко в небе торчат силуэты печных труб — остатки сожженных карателями домов.
Никитюк радостно встретил разведчиков. После горячего ужина все, кроме Алексея, улеглись спать. Толя залез на печь и вскоре, согревшись ровным теплом от кирпичей, крепко уснул. Уснул и Саша Вуколов, накрывшись с головой хозяйским полушубком. Не спал лишь Алексей. Как ни плохо он себя чувствовал, как ни смыкались от усталости покрасневшие веки, он сел за стол и при свете огарка принялся писать письмо домой, своей любимой, рассчитывая переправить его при первой же возможности. «Мой милый друг, — писал юноша, — я давно не писал тебе, было не до писем. Я очень много работал И уставал. Впереди еще много больших трудностей, но я уверен, что теперь мы уже скоро встретимся, чтобы никогда больше не разлучаться. Где бы я ни был и что бы я ни делал, я всегда помню тебя, моя любимая, и память о тебе, любовь к тебе помогают мне жить и работать...»