Мариус с прошлого года вырос и стал еще уродливее, еще противнее и хитрее.
Его длинные руки были чудовищны.
Дядюшка подтолкнул племянника ко мне и скомандовал по-военному:
— Проси у хозяина прощения. Парень не произнес ни слова.
Тогда отставной жандарм схватил его под мышки, приподнял и принялся сечь с таким остервенением, что я встал, чтобы остановить порку.
Теперь мальчишка выл:
— Простите!.. Простите!.. Простите!.. Больше не буду!
Кавалье опустил его на пол и, навалившись ему на плечи, заставил стать на колени.
— Проси прощения! — сказал он.
Мальчишка, опустив глаза, пробормотал:
— Простите.
Тогда дядюшка поднял его и выпроводил такой здоровенной затрещиной, что Мариус снова чуть не полетел кувырком.
Он убежал, и больше я его в тот вечер не видел.
Но Кавалье казался совершенно убитым.
— Дурной у него нрав! — сказал он.
Во время обеда он все повторял:
— Ах, как это меня печалит, сударь, я и сказать не могу, как это меня печалит!
Мои попытки утешить его были напрасны. Я лег спать спозаранку, чтобы на заре выйти на охоту. Собака моя уже спала на полу возле моей кровати, когда я задул свечу.
Среди ночи меня разбудил бешеный лай Бока. И тотчас я увидел, что комната полна дыма. Я вскочил с постели, зажег свечу и, подбежав к двери, распахнул ее. Ворвался вихрь пламени. Дом горел.
Я быстро захлопнул толстую дубовую дверь и, натянув брюки, спустил сначала в окно на веревке, сделанной из скрученных простынь, собаку, затем выбросил во двор всю одежду, охотничью сумку, ружье и, наконец, вылез сам тем же способом.
Затем я принялся кричать во все горло:
— Кавалье! Кавалье! Кавалье!
Но сторож не просыпался. Старый жандарм спал крепким сном.
Между тем в окно было видно, что весь первый этаж обратился в раскаленное горнило; при этом я заметил, что помещение набили соломой, чтобы дать пищу пламени.
Итак, дом подожгли!
Я снова неистово закричал:
— Кавалье!
Тут мне пришло в голову, что он может задохнуться от дыма. И, словно по наитию, я зарядил ружье двумя патронами и выстрелил прямо в окно.
Все шесть стекол, выскочив из переплетов, разбились вдребезги, и осколки посыпались в комнату. На этот раз старик услыхал и в одной рубахе появился в окне, растерянный и до безумия испуганный отблесками пламени, ярко освещавшими весь двор.
Я крикнул ему:
— Дом горит! Прыгайте в окно! Скорей! Скорей!
Сквозь щели нижнего этажа внезапно вырвались языки пламени, они лизали стены, подбирались к старику, грозили отрезать ему путь. Он прыгнул и встал на ноги, как кошка.
Он прыгнул вовремя! Соломенная крыша вдруг провалилась посредине, как раз над лестницей, образовав отдушину для огня, бушевавшего в нижнем этаже; огромный красный сноп пламени поднялся в воздух, рассыпался брызгами, как струи фонтана; огненный дождь полил вокруг хижины.