Буянов покачнулся, словно от удара, и едва удержался на скамье. Коробочка соскользнула с колен, упала на землю.
- Что же это такое, Петр Николаевич? - оправившись, грозно спросил Матвей Никитич.
- Ее дело, Матвей Никитич... Она невеста, как хочет...
Однако Буянов все понял иначе. Вскочив со скамьи, дергая всклокоченную бороду, стал ногами топтать коробку.
- Ясное дело! Значит, подороже сошелся, на золотцо променял! Хоть и пегий жених Степанов, зато мошна толста! Так вот отчего ты мне про гайтан плетешок плел... Купца Буянова, значит, и осрамить можно? Может, ты ее азиатам на коней давно променял, все время тут околачиваются... Меня же ограбили, обесчестили, да еще надсмехаетесь!
Буянов поднял тяжелую плеть над головой. Петр Николаевич встал. Он был на голову выше Буянова. Глаза его гневно вспыхнули. Над горбинкой носа дрогнула густая, черная бровь. Наклонив чубатую голову и медленно приподнимая, словно взвешивая, большой мосластый кулак, он заговорил, сдерживая в голосе дрожь:
- Ты, Матвей Никитич, плетью не маши... Спасибо скажи, что находишься в моем доме, гостем моим считаешься, а то бы за обиду... Лучше-ка съезжай со двора и в другом доме ищи честь и место. Я тебя не звал, родства с тобой не искал и не ищу. А слова твои я долго буду помнить... Уезжай пока подобру-поздорову...
Глубоко передохнув, Петр Николаевич замолчал. Из-под черных, аккуратно подстриженных усов блеснул крепкий оскал ровных зубов, загорелая шея напряглась и слилась с гладко подстриженным затылком. Под синей нанковой рубахой дрожали выпуклые, твердые мышцы. Одним ударом он мог бы свалить Буянова насмерть.
Буяновский гнев так же быстро ослабел, как и вспыхнул. Опустив плеть, он, дурашливо изгибаясь, наклонил голову к плечу, подставляя ее, проговорил:
- Ну, ударь старика, ударь... Только и осталось - отдубасить его да со двора вышвырнуть... Бей, чего стоишь! Срами!
- Никто тебя не срамил. Брось комедианничать, не к лицу тебе... Сам себя постыдись, эх ты! За что девку-то мою обидел? Стыд-то есть у тебя!
Для гордого, своенравного Буянова такие слова были хуже удара, больней всякой пощечины. Он уже и сам понимал, что свалял дурака. И перед кем? Перед человеком, которого уважал, в ком ценил ум и степенную выдержку... Да и Маринку, на самом деле, ни за что обидел... А ежели узнает об этом Родион?..
Молча пожевав растрепанные усы, упрямо поглядывая на концы запылившихся сапог, Буянов сказал:
- За обиду я и в ответе. Только не тебе меня стыдить... Я, наверное, за спиной лишних двадцать годков имею, могу вгорячах и лишнее слово молвить. Ну что ж, прощай!.. Хозяйке поклонись... Значит, не ко двору пришелся Матвей Буянов, много чести... Вот она, честь-то моя...