Лицо с широко открытыми глазами смотрело на него из буфета. Гай засмеялся, и в ту же секунду Терлейн с облегчением, граничащим с гневом, понял, что к чему.
– Наверное, с другой стороны… Простите, господа! Надеюсь, никто не испугался? У Алана странное чувство юмора – иногда он ведет себя как ребенок. Он находит удовольствие в том, чтобы с помощью этой куклы рассказывать друзьям сомнительные анекдоты… Я, может быть, забыл вам сказать, что мой брат – весьма искусный для любителя чревовещатель?
Он стал открывать другую дверь.
– История «вдовьей комнаты», – стал рассказывать Гай, – начинается в городе Париже в 1792 году, в апреле. Начинается она с Ужаса, и конец ее еще не наступил.
Он сидел за столом, в маленьком круге света, и настольная лампа подсвечивала его стакан красным. Возле стакана лежал медальон. Он взял его, повернул той стороной, на которой был изображен мужчина, и показал четверым слушателям, сидевшим напротив. На мгновение лицо Гая показалось таким же безумным, как лицо мужчины на миниатюре.
– Чарльз Бриксгем был единственным сыном основателя нашей династии. В тот год ему исполнилось двадцать; он только что завершил год учебы в Париже, из его писем домой (в стиле Руссо, только с еще большим количеством цветистых оборотов) становится понятно, что его идолом была Французская революция. «Мы усердно трудились три года, – писал он в апреле, – конец еще далеко, но, благодарение Господу, мы достигли целей, пролив меньше крови, чем гражданские суды Англии проливают за полгода. Наше новое жирондистское правительство по-отечески твердо. В нем есть, са va sans dire,[3] люди крайних убеждений, из трижды проклятого политического клуба якобинцев, но месье Ролан знает, как с ними управляться».
В Англии его отец, делец, поднявшийся из низов, и такой же фанатичный революционер, как его сын, высмеивает взгляды Чарльза, и в нескольких письмах, изобилующих грамматическими ошибками, повторяет одно и то же: «Нельзя приготовить гуся, сначала не свернув ему шею». На этой почве между отцом и сыном возникает конфликт, что подтверждается еще одним письмом Чарльза, в котором он пишет, что «отречется от родства и не примет ни единого пенни» от отца, придерживающегося таких взглядов. Сильные слова, как вы можете видеть, но молодой дурак не отступился от них. В 1792 году он переезжает в убогие меблированные комнаты на улице Сен-Жюльен-ле-Павр, рядом с рекой возле острова Ситэ; ходит в ветхих чулках, ненапудренном парике, при свете лампады читает Руссо, делит с бедными свой хлеб и сыр, слоняется по шумным галереям Национального собрания.