Заметив, с каким довольным выражением на лице смотрит на нее юноша-великан, она отвернулась к камину, погруженная в свои мысли. Сейчас не важно, что еда холодная и совершенно безвкусная. Эта еда должна подкрепить ее, так как ей понадобится много сил, чтобы сбежать от ненавистного Диллона Кэмпбелла.
* * *
– И о чем только ты думал, приятель? Привезти эту англичанку к себе домой! – Кэмюс Фергюсон, невысокого роста, широкоплечий крепыш, расхаживал перед камином, широко ставя могучие, как стволы деревьев, ноги. Он сильно вспотел, и влажные рыжие волосы прилипли к его лбу.
Они с Диллоном познакомились еще в монастыре, когда оба были мальчиками-сиротами. Узы дружбы связывали их давно и были крепки настолько, что Кэмюс не опасался навлечь на себя неудовольствие Диллона.
– Ты сам подписал свой приговор. Англичане будут требовать твоей смерти.
– У меня не было выбора. – Диллон развалился в кресле, держа в руках высокую кружку с элем, и жестом отпустил служанку, которая обмывала и перевязывала его раны.
Собаки дремали у его ног, но поднимали головы всякий раз, когда в голосе хозяина слышались знакомые гневные нотки.
– У меня не было ни войска, ни оружия, и мне надо было выиграть время.
– Время… – Грэм Лэмонт осушил кружку и протянул ее служанке, чтобы та налила ему еще эля. Она лукаво улыбнулась ему, и он наградил ее игривым шлепком. Поставив одну ногу на скамью и опершись о колено, он посмотрел сначала на Диллона, затем на Кэмюса.
Грэм не являлся членом клана, поскольку был незаконнорожденным сыном незамужней крестьянки. Его подобрали монахи и воспитали вместе с другими мальчиками-сиротами. Все трое учились вместе, вместе ухлестывали за девушками и вместе мужали. В этой троице Диллон сражался лучше всех, Кэмюс отличался самым рассудительным нравом, а Грэм, несомненно, быстрее других завоевывал женские сердца.
– Нам всем уже не раз доводилось узнать, что такое английское правосудие, – проворчал Грэм. – Неужели ты и в самом деле веришь, что Саттон и Шо до сих пор живы?
Диллон сорвался с кресла так быстро, что никто не успел помешать ему. Схватив Грэма за ворот рубашки, он уставился на него с лицом, искаженным от ярости.
– Они живы. Я нисколько в этом не сомневаюсь. Будь это не так, мое сердце почуяло бы беду!
Не желая уступать ему, Грэм продолжал настаивать:
– Но долго ли быть им живыми, дружище?
– Не смей вести подобные разговоры в присутствии моей сестры! – прошипел Диллон сквозь зубы.
Флэйм сглотнула, пытаясь избавиться от страха, который вдруг сдавил ей горло. Ее напугали не столько слова Грэма, сколько вызванный ими гнев Диллона. Эта вспышка, вне всякого сомнения, доказывала, какое смятение царит в его душе. Пытаясь скрыть свои чувства, она проговорила: