Чета, раздираемая противоречивыми чувствами, долго молчала в нерешительности. Наконец жена спросила:
— Что скажешь, отец?
Муж наставительно изрек:
— Скажу, что тут стоит поразмыслить.
Тогда г-жа д'Юбьер, дрожа от волнения, завела речь о будущности мальчика, его счастье и деньгах, благодаря которым он впоследствии поможет родителям.
Крестьянин осведомился:
— А эту ренту в тысячу двести вы назначите через нотариуса?
Господин д'Юбьер подтвердил:
— Разумеется. Завтра же.
Крестьянка подумала и добавила:
— Сто франков в месяц — это маловато. Вы же заберете у нас малыша, а он еще несколько лет — и работать сможет. Вот если бы сто двадцать!..
Госпожа д'Юбьер, постукивавшая ногой от нетерпения, сразу согласилась и, так как ей хотелось увезти ребенка немедленно, подарила родителям еще сто франков, а муж ее тем временем составил письменное обязательство. Тут же пригласили мэра и одного из соседей, которые охотно засвидетельствовали документ.
И молодая дама, сияя, увезла отчаянно ревущего малыша, как увозят из магазина желанную безделушку.
Тюваши молчаливо и сурово смотрели с порога вслед уезжающим, сожалея, может быть, о своем отказе.
Маленький Жан Валлен как в воду канул. Родители его каждый месяц получали у нотариуса положенные сто двадцать франков, но перессорились с соседями, так как мамаша Тюваш честила их на все лады, внушая кому только можно, что они выродки, продавшие родное дитя, а это мерзость, низость, разврат.
У нее вошло в привычку брать своего Шарло на руки и, чванясь, горланить, словно тот способен был уразуметь ее слова:
— А вот я тебя не продала, маленький, нет, не продала! Я детьми не торгую. Я не богачка, но детей своих не продаю.
Это тянулось из года в год, изо дня в день; ежедневно на пороге лачуги раздавались злобные намеки, выкрикиваемые так, чтобы слышно было в соседнем доме. В конце концов мамаша Тюваш убедила себя, что она выше всех в округе — она ведь не продала своего Шарло. И каждый, кто вспоминал о ней в разговоре, соглашался:
— Соблазн был большой, что и говорить, но она поступила как настоящая мать.
Ее ставили в пример, и Шарло, которому было уже под восемнадцать, так свыкся с этой вечно повторяемой при нем мыслью, что тоже считал себя выше сверстников — его-то ведь не продали!
Валлены получали свою ренту и жили припеваючи. Старший их сын отбывал срочную службу, младший умер.
Это вселяло непримиримую злобу в Тювашей, так и не выбившихся из нужды. Шарло, единственный работник в семье, не считая старика отца, из кожи лез, чтобы прокормить мать и двух младших сестер.