– Эй, крикните товарища Защипу! Тут какие-то за арестантом пришли!
Ворота лязгнули, и на пороге появился матрос в кожанке.
– Ну, что тут у вас? – Матрос протянул за бумагой огромную лапу, украшенную татуировкой в виде сабли, разрубающей мерзкую синюю гидру. Саенко неохотно выпустил из рук драгоценный документ. Защипа внимательно оглядел знакомую печать «ГубЧК, увидел подпись товарища Черкиза, которую Варя очень похоже изобразила в чулане Аграфены Никитичны, и, не желая сообщать всяким незначительным личностям о своей малой грамотности, вернул бумагу Саенко, снисходительно разрешив:
– Прочитай сам, а то тут темно да буквы все какие-то мелкие.
Саенко поднес бумагу поближе к свету и прочитал замечательный документ собственного сочинения:
– «Незамедлительно выдать специальному уполномоченному красноармейцу товарищу Саенко с помощником злостного контрреволюционера, белогвардейского наймита Бориса Ордынцева с целью его дальнейшего препро… препровождения для дознания его вреда против всемирной революции трудящихся всех стран».
Матрос с уважением выслушал заковыристый текст и даже крякнул в конце, будто рюмку водки выпил.
– Эх, завернул! – проговорил он радостно. – Вот что значит – настоящий большевик товарищ Черкиз!
После этих слов Защипа гостеприимно распахнул створку железных ворот и пригласил:
– Проходьте, товарищи, будьте как дома.
– Нет уж, мы только заберем своего буржуя и обратно, – ответил Саенко без особенной радости.
Защипа вышел на середину большого каменного помещения и гаркнул голосом, в прежние времена перекрывавшим шторм и грохот главного калибра:
– Ор-р-рдын-цев!
Дремавшие в самых неудобных позах заключенные встрепенулись, как от удара. Матрос, довольный произведенным эффектом, повторил:
– Котор-рый Ор-рдынцев! На выход!
– Новое дело, – забормотал спросонья рябой сосед Бориса. – Раньше только с рассветом вызывали, а теперь ночь-заполночь возить начинают…
Борис поднялся, обреченно оглянувшись на товарищей по несчастью, на чьих лицах читалась явственная радость, что вызывают пока что только одного Бориса, а значит, им осталось еще несколько часов, а то и дней жизни. Рябой вздохнул сочувственно и произнес:
– Эх, ваше благородие, я тебе два дня отмерил, а эти гады и того не дали…
Борис кивнул ему на прощание и пошел к выходу. В депо было темно, и он не видел издали лиц двух красноармейцев, стоявших рядом с матросом. Однако когда он приблизился, старший из двоих удивительно знакомым голосом прикрикнул:
– Ну ты, гидра недорезанная, что еле тащишься? Шевелись быстрее, товарищ комиссар ждать не любит!