Сзади меня раздался негромкий голос старого седого Крыса:
– Прошу прощения, мистер… На два слова!
– Минутку, – сказал я ему, а Котово-Кошачьей компахе рявкнул в манере старшины, которого Шура всегда изображал при воспоминаниях о своей армейской службе: – Разойди-и-ись!!!
А беленькой, пушистенькой тихо сказал:
– Ты меня прости, малыш, но я не могу пригласить тебя к себе. Я пока сам в гостях. До завтра, о'кей?..
– Ноу проблем, май дарлинг. Бай-бай! – легко ответила она и покосилась на одного молодого черного Кота, который исподтишка бросал на нее выразительные взгляды.
На мгновение я почувствовал непонятно откуда взявшийся укол ревности… Да нет! Не ревности, а уязвленного самолюбия. Я понимал, что проигрываю этому молодому дурачку всего лишь в возрасте – ему было от силы три года. Но в остальном-то я его наверняка превосходил!.. А вот оказывается, что все это не так уж важно. Оказывается, важнее быть молодым…
Но я ничего не сказал этой беленькой посикухе. Даже взглядом себя не выдал и пошел к старому, седому Крысу.
Из короткого разговора со старым Крысом выяснилось, что со мной очень хотела бы поговорить Мадам – коронованная и полновластная хозяйка огромного Крысиного клана, занимающего достаточно серьезную территорию, даже по Нью-Йоркским масштабам. Ее владения с одной стороны простирались до самого Квинс-бульвара, а с другой, противоположной, – аж до Шестьдесят четвертой "дороги". Это у них тоже – улица. Включая, естественно, и нашу Шестьдесят пятую. С боков же границы территории Мадам проходили по Девяносто девятой и Сто второй стритам. Что тоже – улицы. Только какие-то из них идут с севера на юг, а другие – не то авеню, не то стриты (пока не разобрался…) – с востока на запад…
Про стороны света я теперь знаю почти все! На судне я так наблатыкался следить за компасом, что даже самостоятельно отмечал отклонения от курса на три-пять градусов.
Я вежливо ответил серому Крысу, что еще плоховато знаю этот район и не очень ясно представляю себе величину всех владений Мадам. Однако охотно верю в их грандиозность.
В разговоре с седым Крысом я невольно заговорил языком Фридриха фон Тифенбаха – сдержанно и, насколько мне это доступно, интеллигентно, время от времени обнаруживая глубину своих знаний, способную поразить любого собеседника. А так как знаний у меня было "с гулькин хвост", то я пользовался только манерой разговора Фридриха.
Я начисто исключил из своего лексикона слегка приблатненную манеру речи сегодняшнего так называемого "культурного слоя" общества и совершенно не пользовался наиболее близкой мне – чуть хамоватой, но четкой и выразительной – речью Водилы, милиционера Мити и всего нашего Санкт-Петербургского пустыря.