— Что вы имеете в виду? — напрягся Качанов.
— Я обладаю некоторыми историческими фактами, интересными в первую очередь лично товарищам Сталину и Берии. Более того, если эти факты станут известны… — Крамарчук судорожно вздохнул, будто собираясь нырнуть в ледяную воду. Ну, вот и все, сейчас — или никогда. Если старлей не поймет его намека, все рухнет. Если поймет, есть шансы еще пожить:
— Станут известны товарищу Хрущеву, то я практически уверен, что ни мне, ни вам, товарищ старший лейтенант, не жить.
— Да что ты… вы себе позволяете?! — Качанов инстинктивно приподнялся со стула. — Какое вы имеете право…
— А такое право, — негромко ответил подполковник. — Если уж вы поверили во все происходящее, то и верьте теперь до конца. Я знаю, что будет дальше. Знаю, когда начнется война с немцами, война, в которой погибнет больше двадцати миллионов наших людей. Знаю, когда и какой ценой мы победим. Знаю, когда умрет Сталин, и когда после его смерти расстреляют, лживо обвинив в шпионской деятельности, Берию. И самое главное, я ЗНАЮ, КТО ЗА ЭТИМ СТОИТ. Вот и думайте, товарищ старший лейтенант госбезопасности, только думайте быстро. Ведь сведения уже наверняка дошли до округа и одесского парткома…
Качанов вздрогнул и тяжело рухнул на стул: не ожидал. Выглядел он, будто боксер, пропустивший увесистый удар. Несколько секунд просто сидел, тупо глядя перед собой, затем вытащил из пачки новую папиросу. Прикурил, стараясь скрыть от сидящего напротив подполковника предательскую дрожь в руках. Сделал затяжку:
— Вы можете это доказать?
Крамарчук пожал плечами:
— Если вам недостаточно всего, что вы уже видели, то задумайтесь: я ведь не предлагаю вам какую-то сомнительную сделку? Я просто прошу помочь доставить кому следует важную правительственную информацию.
— И заодно спасаете свою шкуру? — с искренней тоской в голосе осведомился тот.
— Да, — Крамарчук прекрасно понимал, что искренность его нынешних ответов напрямую связана с тем, поверит ли ему лейтенант, и упускать свой, возможно единственный шанс не собирался. — Но и не только. Еще и вашу. А в будущем, возможно, собираюсь изменить историю нашей страны (это самое «нашей страны» Качанов принял спокойно — не то, не обратил внимания, не то, как раз наоборот, понял намек) к лучшему. Собственно, вы ведь прекрасно понимаете, что решать-то все равно будут там, в Кремле, и если сочтут провокацией… ну, дальше, думаю, ясно, что с нами будет.
— Хорошо, я понял. Что вы конкретно предлагаете?..
— Для начала, я бы хотел знать, кто еще из офицеров попал сюда вместе со мной? И из моих подчиненных, и из наших, гм, иностранных «гостей»? — этот вопрос занимал Крамарчука с самого начала. Если за журналистку он особо не волновался — для оценки уровня ее исторических знаний хватило десяти минут утреннего общения, то вот кое-кто из его сослуживцев вполне мог знать то же, что и он. Потому и важно было узнать, кто из офицеров перенесся вместе с ними. Хорошо, хоть гости из штаба округа прибыть не успели, уже меньше проблем. Правда, оставались еще представители союзных миссий, но с ними можно было решить и позже: во-первых, допрашивать их сразу вряд ли станут, нужны переводчики, а во-вторых, они в подавляющем большинстве ничего об истории Союза не знают. Или знают, но в ее нынешней, многократно перевранной вариации: