– Из тебя получилась прекрасная мать.
– Ох, не знаю. Если я такая хорошая мать, почему я сейчас здесь?
– Одно другому не мешает. – Он обнял меня и поцеловал в лоб.
– Да уж.
Он уже не слушал. Целовал мои глаза, нос, щеки. Я обняла его, ухватилась за пальто и прижималась все ближе, словно все эти годы непрерывно мерзла и теперь хотела согреться. Где-то недалеко залаяла собака, мы оторвались друг от друга и пошли дальше.
– Тебе нравится Сан-Франциско?
– Хороший город. Даже замечательный. Все, что о нем говорят, правда. Красивый, культурный, современный. Как…
– Как что?
– Насколько я могу судить – как Европа. – Я чувствовала, что он хотел сказать не это. – Очень европейский город. Моя жена говорит, некоторые районы вполне могут сойти за какой-нибудь средиземноморский порт.
Моя жена. Вот оно. Красивый, культурный, современный, как моя жена. Он замолчал, чтобы не говорить о ней со мной. Хотя обилие прилагательных наводило на мысль, что ему чего-то в ней недостает. Возможно, меня.
– Она еврейка? Твоя жена?
– Ага, я так и знал. Можно вытащить девушку из Ист-Сайда, но вытащить Ист-Сайд…
– А все-таки?
– По отцу.
– Из богатой семьи?
– Скорее из обеспеченной. Отец инженер.
Все ясно: из респектабельной. Респектабельная буржуазная семья. Я чуть не произнесла это вслух.
– Мне пора, – сказала я вместо этого.
Он молча развернулся, и мы пошли обратно. Я много о чем хотела его спросить, но не решалась. О работе, о жене, о дочери. Я не надеялась услышать жалобы: вряд ли он стал бы жаловаться. Да он и не выглядел несчастным. Мне казалось, что я как бы стану частью его жизни, если больше узнаю о нем. А я знала лишь то, что сообщила мне Тея почти восемь лет назад, после того как встретила Дэвида с женой, которую он привез в Нью-Йорк познакомить с родителями. Девушка понравилась Tee, правда, Тея не запомнила, какого цвета у нее волосы: светлые или темно-русые. Огорченная этой новостью и раздосадованная тем, что Тея не могла толком ничего рассказать, я запретила ей впредь упоминать при мне имя Дэвида.
– Когда Тея сказала, что ты женился, я попросила ее ничего больше не говорить. И не вспоминать о тебе.
– Пожалуй, больше и нечего было говорить.
– Можно тебя спросить?
– Нет. Мне что-то не хочется отвечать.
– Ладно. Не хочешь – не надо.
Мы молча дошли до Пятой. Похолодало, на улице стало меньше народу. Он вдруг сказал:
– Моей дочери три года.
– Хороший возраст.
– Это приемная дочь.
– О…
– Но она похожа на жену, как на родную мать.
– Мне кажется, внешнему сходству вообще придают слишком большое значение.
Мы дошли до Девяносто пятой.