Людмила Николаевна не ответила. Она почти час сидела в его комнате, раздирая немотой леденцовскую душу. Причесанная, одетая, готовая встретить гостью, но молчавшая, как царевна-несмеяна. Он встал, подошел к магнитофону и ткнул в переключатель дорожек — комнату взорвал рок-н-ролл, разметав всякое молчание, неловкость и сладкую осень за окном.
— Вадим Александрович обещал тебя отговорить, — вдруг сказала она.
— Мама, меня уже никто не отговорит. — Леденцов убавил звук.
— Боря, она тебе не пара…
— Знаю.
— Вы абсолютно разные люди…
— Знаю, — повысил он слегка голос.
— Ты ее не любишь.
— А этого я не знаю. — Его голос еще покрепчал.
— Ты будешь с ней несчастен.
— Знаю, черт возьми! — крикнул он, вырубая магнитофон.
— Тогда зачем? — крикнула и она.
— Надо!
Леденцов пробежался по комнате. Ему захотелось выскочить в ванную и стать под ледяной душ. От громкого ли крика, от резкой ли беготни все тело просверлила накатившая вдруг боль вроде зубной. Его кувырки давали себя знать, как старые раны в непогоду. Он старчески крякнул и потер бок. И увидел мамино лицо, поразившее его белой тоской. Кто это выдумал, что правда одна? Сколько людей на земле… Около пяти миллиардов? Столько и правд. Ему надо жениться на Ирке-губе — в этом его правда. Сын делает опрометчивый шаг — в этом ее правда. Две правды.
Леденцов подошел к креслу, сел на пол и взял ее бессильную руку.
— Мама, ты же сама сказала, что любовь — это жалость.
— Я сказала, что любовь не бывает без жалости…
— А мне Ирку очень жалко.
— Боря, одной жалости мало Мы жалеем стариков, детей, животных…
Людмила Николаевна не договорила, поняв всю бесполезность своих доводов. Она погрузила пальцы в его вечно рыжие, вечно перепутанные волосы. Леденцов гладил материнскую руку, и ему казалось, что он двенадцатилетний, что его излупили подворотные мальчишки, что он опять плачет… И он бы поплакал, ибо это единственное в мире место и единственный в мире человек, у ног которого можно поплакать даже оперуполномоченному уголовного розыска; он поплакал бы — ну хотя бы задним числом — за вчерашние нечеловеческие усилия и смертельную гонку; он поплакал бы просто так, как ее ребенок… Но она могла подумать, что он льет слезы из-за этой женитьбы.
— Боря, она будет жить… у нас? — неуверенно спросила Людмила Николаевна.
— Вообще-то… Гм… Возможно.
— Она же… курит?
— Ну, иногда.
— Ты говорил, что и пьет…
— Только за компанию.
— К ней будут ходить ее приятели? Какой-то Бледный, Шиндорга…
— Не исключено.
— Боря, что же здесь будет? Как ее… «хаза»?
В передней заиграл мелодичный звонок — это пришла Ирка. Леденцов вскочил и бросился открывать дверь.