Можно продумать встречу до мелочей, исключить все бестактные вопросы, выставить старинный фарфор и сварить отменный кофе… Можно сидеть кротко и вежливо улыбаться. Но мама забыла про ту самую душу, о которой она с ним говорила вечерами; забыла сказать, что душу не спрячешь ни под красотой, ни под ученой степенью, ни под улыбкой. В маминых глазах как бы отразился и наряд Иркин, и вульгарность, и неумение пить кофе, и дикие истории — в них стоял плохо спрятанный ужас. Если все это увидел он, неужели не видела Ирка?
— Что ты хочешь нам доказать? Зачем? — прямо спросил Леденцов.
— Вы не думайте, мне ученый предложение делал…
— И что ты ответила? — повел разговор Леденцов.
— Я ответила, что все ученые дураки.
— Почему же дураки?
— Конечно, дураки. Были бы умные — атомную бомбу не изобрели бы, — сказала Ирка, глядя откровенно в глаза хозяйки.
Людмила Николаевна как-то встрепенулась и слегка покраснела, принимая вину за атомную бомбу. Она поставила чашку и тоже откровенно посмотрела на гостью.
— Ира, вам очень хочется выйти замуж?
— А вам разве не хочется?
— Я не умею влюблять в себя мужчин, — сказала она резковато, и сказала неправду, лишь бы намекнуть.
— А я вас научу, — почти пропела Ирка.
— Научи, научи, — подстрекнул Леденцов.
— У вас элегантное лицо, Людмила Николаевна. Женщина должна носить голову, как цветок…
— А мужчина — как плод, — вставил Леденцов, присматриваясь к Ирке.
— Прическу вам надо сделать при свете полной луны, на свежем воздухе: тогда она станет особенно нарядной…
Говорила Ирка не свое, будто представляла моды, но голос с каждым словом поднимался выше и выше.
— Одежда должна быть небрежной, подчеркивая свободу поведения и раскованность…
Леденцов тревожно поднял руку, чтобы остановить ее, но не успел.
— И надо лечь обнаженной на шкуру медведя или тапира: тогда в мужчине проснется зверь!
Последние слова она уже выкрикнула и замерла, глядя на ставшую белее старинного фарфора Людмилу Николаевну. Не выдержав последующей тишины, Ирка вскочила, опрокинула так и не начатую чашку кофе, заплакала навзрыд и ринулась из квартиры.
— Господи, как она несчастна, — тихо сказала Людмила Николаевна.
— Мама, а ведь ты ее пожалела! — обрадовался Леденцов, припустив вдогонку.
Но он не догнал.
День был испорчен, сразу рассыпавшись на ненужные часы и минуты. Людмила Николаевна, считая себя виновной, сидела в своей комнате тихо как мышь; она даже праздничный стол не убрала, будто надеялась на Иринино возвращение.
Леденцов слонялся по квартире, не находя себе места…
Полистал педагогические книги, показавшиеся теперь ненужными. На секунду врубил магнитофон, но сегодня тяжелый рок прямо-таки ударил по голове своим бесчувственным металлом. Не снимая одежды и не соблюдая дыхания, вяло повыжимал гантели. Схватил кусок торта со стола и съел на кухне, запив водой из-под крана. Трижды крутанул телевизионные программы, нарвавшись на беседу одного человека, диалог двух и дискуссию многих…