— Так где же ваша крошка? — спрашивает Циклоп и постукивает ногтем по стеклу часов.
Ноготь хорошо отполирован и вычищен. Кожица у основания подрезана. Я слежу за рукой Циклопа и думаю о том, что у него удивительно красивые пальцы: длинные, тонкие пальцы пианиста или аристократа.
— Еще не вечер, — отшучиваюсь я. — Да и где гарантия, что Фогель не напутал? Говорил же я вам, что на могиле несколько кашпо, и было бы лучше, если б я сам поставил гвоздики куда надо. А ваш Фогель…
— Ни слова о нем!..
Правый, живой глаз Циклопа, увеличенный стеклом очков, с пугающей быстротой приобретает мертвенную холодность левого, фарфорового. В голосе проскальзывает резкая нота. Уловив ее, двое за столиком в углу угрюмо настораживаются и смотрят в нашу сторону.
— Успокойтесь, Шарль, — говорю я и медленно, не расплескав ни капли, подношу ко рту чашку с остывшим кофе. — Согласитесь, что я прав: Фогель не производит впечатления первого ученика.
— Скажите-ка это ему.
— Ну нет! Хирурги дерут втридорога, особенно когда имеют дело со сложными переломами… Но я не об этом, Шарль! Просто мне кажется, что на кладбище нужно было ехать нам с вами. Второе кашпо слева в нижнем ряду и три крапчатых гвоздики, и Кло прочла бы мой призыв: «Приходи завтра!»
Живой глаз Циклопа тихо оттаивает.
— Или наоборот, говорит он с полуулыбкой. — «Не приходи никогда». Три махровые гвоздики и еще какой-нибудь пустячок, о котором вы мне позабыли сказать. Так может быть?
Беседовать с Циклопом одно наслаждение. Он строит фразы легко и изящно, и где-нибудь в светском салоне я бы мог ошибиться и принять его за маменькиного сынка с приличным состоянием. В своем кабинете он явно не на месте. Письменный стол слишком огромен для него, а пуританские формы полевых телефонных аппаратов диссонируют с его белоснежными рубашками из батиста и очками в тонкой золотой оправе. Когда я впервые увидел его за столом, то с грустью понял, что судьба подкинула мне чистое «зеро».
Очевидно, флюиды и прочие импульсы, рождающиеся при работе мозга, все-таки существуют, ибо Циклоп вдруг накрывает мою руку своей почти бесплотной и мягко говорит:
— Не надо волноваться, мой друг.
— С чего вы взяли?…
— Ну, ну, только не лгите. Я же вижу: вам не по себе. Сознайтесь, что Кло — мираж в пустыне, и мы сейчас же поедем домой. Ну как?
— Подождем.
— А не зря?
— Чего вы хотите? — говорю я серьезно. — Чтобы я взял и вынул вам ее из кармана?… Черт возьми, я больше вас заинтересован в свидании. Если мы уедем, а она придет, кто проиграет? Не вы же?
— Будь по-вашему, Мюнхгаузен! Гарсон, еще два кофе. Не очень крепких.