Микрофон взвизгнул и произнес:
– Заказ.
– Домашний гамбургер с чипсами, - сказал Норман Баукер.
– Ясно, понятно, принято. Шипучей-пахучей?
– Чего?
– Ну, шипучего лимонада, мускатного?
– Маленький стакан.
– Ясно, принято. Повторяю: домашний, чипсы, маленький лимонада. С огня, чтоб дымилось. Сейчас.
Микрофон взвизгнул и отключился.
– Один готов, - хмыкнул Норман Баукер.
Девушка принесла поднос, и он быстро, не глядя, съел заказанное. По мнению усталого диктора, в Демуанс было почти полвосьмого. Темнота обступила со всех сторон, и ему захотелось пойти куда-нибудь. Он еще утром прикинул несколько возможностей: сбить пару-тройку мишеней в тире, вымыть машину.
Он допил лимонад и нажал кнопку.
– Заказ, - произнес оловянный голос.
– Всего достаточно.
– Все?! И ничего больше?
– Да вроде все.
– Расслабься, дружище, - произнес голос. - Что с тобой?
Норман Баукер усмехнулся.
– Послушай-ка, - сказал он, - а хочешь послушать…
Он остановился на полуслове и покачал головой.
– Чего послушать?
– Ничего.
– Только имей в виду, - сказал микрофон, - что я отсюда ни шагу, даже если девка поманит. Прикован к столбу, понял? Ну, начинай.
– Нет, это я так.
– Точно?
– Точно, все в норме.
Из микрофона донесся разочарованный вздох.
– Дело добровольное. Клиент обслужен.
– Обслужен, - подтвердил Норман Баукер.
Заканчивая десятый круг, он в последний раз перегнал мальчиков. Человек в лодке исчез, болотные курочки уплыли. На противоположном берегу, над домом Салли Густафсон, солнце оставило пурпурный след над горизонтом. Эстрада была пуста. Женщина в брюках до колен терпеливо выправляла леску. У доктора Мейсона поливалка вращалась безостановочно.
На одиннадцатом круге он выключил кондиционер, опустил стекло и выставил локоть наружу, продолжая править одной рукой.
К чему притворяться? Он никогда не сможет и никогда не начнет об этом рассказывать.
Теплый, безмятежный вечер.
Если бы он заговорил, а этого не случится, он рассказал бы, как его друг Киова ушел в ту ночь в глубину темной и вязкой почвы - ушел целиком в войну, смешался с грязью.
Он ехал медленно, с включенным дальним светом, и вспоминал, как он ухватил ботинок Киовы и с силой потянул вверх, но не сумел преодолеть запах, сдался и упустил свою «Серебряную звезду».
Вот что надо бы объяснить: он был гораздо храбрее, чем думал про себя раньше, но далеко не так храбр, как ему бы хотелось. Тут именно оттенки важны. Макс Арнольд, любивший рассуждать о тонких материях, понял бы его. Отец, знавший все сам, кивнул бы.
– Правда состоит в том, - подчеркнул бы Норман Баукер, - что я отпустил его.