— Я понимаю, знаю, что мы более всего любим хвастать и орать о себе, — зажгурил Зинник.
— И о Звезде, — добавил Хня.
— И… Щец! Иди к нам!
— Он застыл в сто свет-лет отсюда, он любит камешки одной маленькой планеточки, он берет ее сок и душу, сосет, сосет…
— Я! — завопил Зинник.
— Мы! — укакали Склага и Хня.
Они немедленно вылетели со скоростью божественной мысли, и через галактические просторища вышли к лунке Выжапрошельгонененененененененененененененененененененене.
— Здорово, попцы, — сказал Щец. — Хочешь выродрочиться?
— Угю, — продышал Зинник.
— Это не я. Когда я лип к твоему иголищу, ты не раскрыл ушняк.
— Ну и сабага с ним, — плюхнулся Зинник.
— Давай, Щец, мы же акцы! — процецекали Хня и Склага.
Щец зашевелил своими щупиками и начал качаться туда-сюда в неоновой атмосфере сей планетки. Он скакал, словно мячишко некоего ребеночка, резинисто запрыгавший по дорожке. Затем его щупики возгорелись, и он сжегся.
— Щец уже на Звезде, — доложил радостный Хня, закрывая собой пол-неба.
— Ну и восклюзь!! — кал Зинник. — Поползем?
— У тебя? Как ты хочешь? Что ты подготовишь? Закрой зонку, чтобы была тайна.
— Сейчас мы все равны. Мы — звезды!! — выпалил искрящийся Зинник.
— Так полетели ж! Остановим время и обратимся в сплошной духовный огонь!
— Жа!
— За!
— Лукь!
— Кукь!
И они метеорно устремились во Вселенной, распушивая хвостики своих взреакторов, и соцветие любовных комет клубящимся фейерверковым шаром неслось за ними, как радостный плевок Господа.
Выскальзывающий из Зааречья Ангел Божественский обрел свою смерть в виде смерча заклубливающихся яростных звезд. Улица была угрюма, сыра, камениста, пустынна. Цокали капли стекания серо-прозрачного дождя; вкус влаги мешался с запахом трубной копоти с дымных, черепистых, похожих по цвету на кожу кошельков крыш. Оволшебленный городок притаился вешней сыростью величия разверзания зева духа. Горсть домишек ледянисто сгрудилась вверху у моря. Ступал Хня.
От одной стены — к другой стене. Душа моя лопается, будто беременное миром его начало, думал Хня. Я переполнен громадиной предстоящих предо мною величин, грезил Хня. Я — не я в этом уютном комке чар, шептал Хня. Мертвость — наоборотная сторона мысли, внутренне выкрикивал Хня. Не обратиться ль в ноль?!
Его пылающая, светло-призрачная, святая фигура медленно двигалась сквозь тени сумеречных занавесей на поблескивающих окнах. Он предстоял перед этим вечным местечком, точно счастливый чародей, или духовный нищий. Он взлетел, пролетая над строчкамикниги города, и его печаль пронизала мириады фонарей, как мертвенный снег.