* * *
Во время этой церемонии Миррина не оставалась равнодушной зрительницей: она то была охвачена жгучей жаждой действия, чувствуя в себе приток непреодолимой силы, ищущей применения; то ее наполняло сознание какой-то странной пустоты, и она испытывала изнеможение страшное и в то же время пленительное. Как и всех остальных, ее, после минуты возбуждения, наполняло страстное томление, томление желания и обладания. Но в то время, как остальные христиане приписывали это нетерпеливое ожидание божественному влиянию и жаждали постоянного присутствия божества, ее сердце призывало только земные радости, которые теперь были для нее недосягаемы.
– Я больше никогда не увижу его, никогда! – говорила она Аристодему. – Никогда больше я не буду принадлежать ему, не буду держать его в своих объятиях! А мне еще так много хотелось спросить у него, так много… Я не успела. И я ничего больше не узнаю, все кончено! Не узнаю о том, что он видел, что делал, о людях, которых он знал, о женщинах, которых любил. Узнать весь мир через его глаза, ум, чувства… Как это было бы чудесно! Его нет, мир умер вместе с ним, и меня тоже больше не существует…
Страшное сознание бессилия, изнеможение, вихрь воспоминаний о былом счастье, которые жгли тело, точно огнем, в то время как глаза проливали горькие слезы, любовь, не знающая пределов, ненасытное желание – и пустота!
Спустилась ночь. Христиане спали под деревянными колоннами. Одни из них молились или слушали рассказы о прежних мучениках, о проявленном ими мужестве перед лицом смерти – рассказы, сделавшиеся теперь легендами. Когда они молчали, можно было различить в воцарившейся тишине трепетание большого города, погруженного в сон.
Аристодем лежал рядом с Мирриной в глубине портика. Он говорил с ней нежно, сам умиленный, но она не обращала никакого внимания на его слова. И, так как она не шевелилась, находясь в состоянии какого-то оцепенения, он привлек ее в свои объятья и стал тихо укачивать…
Взошла луна; они лежали в тени, падающей от колонны, и не могли видеть друг друга. Но внезапно лунный свет озарил почти обнаженное тело Миррины. Равнодушная ко всему, что не было опьянением ее чувств, она даже не взглянула на человека, которому только что отдалась. Аристодем, преисполненный благодарности победителя-любовника, долго любовался юным и округлым коленом Миррины, освещенным этим спокойным и бледным светом, среди раскинутых одежд. Потом он наклонился и почтительно поцеловал ее в лоб, ибо он ценил женскую красоту и восхищался деталями ее, которых люди менее опытные или более грубые не заметили бы.