– Рано или поздно это должно было случиться, и я рада, что ты об этом заговорил.
Мне нужно попробовать себя понять, во мне что-то в последнее время творится, а я не могу понять, что именно. Там все очень просто, так что там мысли должны в голову хрустальные приходить.
– Я как чувствовала, что ты именно туда поедешь. Я бы с тобой съездила, хоть на денек. Ты когда поедешь?
– Я бы поехал прямо сейчас, только мне сначала надо понять, что я могу тебя здесь оставить и больше не волноваться.
– Все будет в порядке.
– А ты что будешь делать – здесь останешься?
– Нет, я тоже куда-нибудь поеду. Наверное, в Касси, или еще куда-нибудь, поработаю, хочу закончить несколько картин. Если я хоть на неделю оставлю мозг без работы, я немедленно постарею. Возьму детей, снимем дом, наймем француженку в няни, пусть дети учатся говорить по-французски. Мне так хочется измазать руки краской в солнечный и ветреный день, ты же знаешь, как я это люблю.
– Да, я знаю. – Он помолчал. – Краски – это плоть, а разум – это кость. Сейчас мне нужны кости, надежный скелет и побольше гранита для фундамента, тут он вздохнул – и тогда саму пирамиду можно начинать. Он уронил голову в ладони. Я и так уже все непозволительно затянул.
– Не волнуйся, – она погладила его руку: «Все у тебя получится. На такие серьезные вещи не один год уходит». Она взвешивала каждую фразу: «А все остальное – приложится. Тебе действительно надо уехать и начать строить свою пирамиду на пустом месте, и если она у тебя получится, бог с ним, разобьешь ты нам сердца, или нет, да хоть сто сердец разбей – главное – дело сделать». Он попытался заглянуть ей в глаза, но она упрямо смотрела в окно, на закат.
– Так что – когда ты едешь – завтра?
– Наверное, в четверг.
– А сейчас, пора наверное, спать ложиться? Попроси Эйлин зайти.
Он заметил, как она покраснела при этих словах. Эйлин помогла помочь Грейс раздеться. Потом он зашел и посмотрел на спящих детей. Майкл, как всегда во сне, улыбался какой-то загадочной улыбкой, как будто знал что-то такое, чего никто больше не знал. Розмери как и многие дети, выглядела совершенно чужой в этом грязном мире, с невинной складкой на лбу. Кельвин наклонился и нежно поцеловал спящих детей, потом пошел в свою комнату, переоделся в пижаму и прокрался в комнату Грейс пожелать ей спокойной ночи. Она еще не заснула, он сел на край ее постели и они немного поговорили о семейных мелочах.
Немного подумав, она сказала: «Мне очень неловко, что я такая.»
Он не ответил, тогда она ласково коснулась рукой его тела.
Когда он выходил из ее спальни, в горле у него стоял комок, а на глаза навернулись слезы. Что за женщина, как сильно, преданно и нежно она его любит! Ей известно, в чем кроется истинная сила каждой женщины.