Рэнди Харленген перевязал ей трубы, образовались опухоли — большие, как мячи для гольфа, слава Богу, не злокачественные, но имея 27 опухолей в яичнике, можно же и концы отдать. Это все, как пить дать, от воды в Нью-Йорке, она уверена; воздух в городе тоже закопченный, но уж вода… Она часто думает о том, что слава Богу, что «дети уехали в провинцию», где воздух и вода чище (для Рут весь Юг, включая Атланту и Бирмингем, был «провинцией»). Тетка Маргарет опять на ножах с электриками. Стелла Флэнаган вновь вышла замуж. Ричи Хьюбер опять прогорел. И среди этой беспорядочной информации прозвучал вопрос, заданный как бы между прочим, небрежно: «Когда вы со Стэнли собираетесь сделать нас дедом и бабкой? Мы готовы взять малыша (или малышку) к себе. Ты же знаешь, Пэтси, мы уже немолоды». А дальше опять о девчонке Брукнеров, которую выгнали из школы за то, что пришла туда без бюстгальтера и в блузке, просвечивающей насквозь.
Подавленная, истосковавшаяся в Трейноре по родным местам, неуверенно и с испугом глядящая в будущее Патти прошла в то, что называлось спальней, бросившись на тюфяк (лежащий сам по себе на полу без ковра, он казался инородным телом) и, закрыв лицо руками, проплакала минут двадцать. Она решила, что слезы все смоют. Письмо от матери вызвало их быстрее, чем придорожная пыль вызывает свербеж в носу.
Стэнли хотел детей. Патти хотела ребенка. Они были едины в этом, как и в том, что их любимые фильмы — Вуди Аллена, как в необходимости регулярных посещений синагоги, политических убеждениях, отрицании марихуаны и в сотне других разных разностей.
В их доме в Трейноре была особенная комната, разделенная строго пополам. На левой половине был письменный стол и кресло для чтения; на правой — швейная машинка и столик с карточками для составления загадок. Не было никаких сомнений в ее предназначении: оно было такой же истиной, как их носы или кольца на левых руках. В один прекрасный день комната будет принадлежать Энди или Дженни. Но где этот ребенок? Швейная машинка с мотками ниток, письменный столик и картинки — все занимало свои места, с каждым следующим месяцем все более утверждаясь на своей позиции в комнате. Однажды, когда у Патти были месячные, она семенила из ванной к комоду за гигиенической салфеткой и попутно бросила взгляд на картонку с подушками, подумав, как они симпатичны. И тут ей пригрезился голос: «Привет, Патти! Мы твои дети. Мы единственные, других не будет, и мы голодны. Накорми нас. Дай нам соку».
В 1976, через три года после того, как она отказалась от противозачаточных таблеток, Урисы нанесли визит в Атланте доктору Харкавею.