— Лепить чужие треки «паровозиком» — это ты называешь творчеством?
Аспирин молча считал до десяти).
— …Что наша жизнь, дорогие мои? Нет, не игра. И не икра. Наша жизнь — вечная возня между предназначением, которое свыше, и необходимостью ежедневно есть хлебушек… желательно с маслицем… Мы любим жить! Почему мы должны этого стесняться? Мы хотим много радоваться, вкусно и красиво есть, следить за модой, мы хотим любить! Для всех, кто влюблен — полчаса любви на «Лапа-радио!»
Он вообразил, как Алена выключает приемник, и ему стало легче.
* * *
В среду было объявлено «шляпное пати». Аспирин совсем забыл о непременном условии вечера — явиться с покрытой головой, но его актуальная цыпа, Женечка, позаботилась о нем заранее и добыла где-то арабский клетчатый головной убор. Аспирин поторчал немного среди ковбойских, корейских, оперенных и ощипанных шляп, ему стало неловко и скучно. Подвернулась молодая журналисточка, заулыбалась, неумело целясь в Аспирина старомодным диктофоном; будь она чуть поплоше, он послал бы ее по матушке без зазрения совести. Но она была свеженькая, налитая, белки наивных глаз — без единой красной прожилочки; Женечка, притащившая Аспирину клетчатый мусульманский платок, заревновала.
Гудел танцпол под десятками ног. Мельтешили огни. Все-таки у «Фантома» проблемы со стилем, что-то в нем есть от деревенской дискотеки; Аспирин увильнул от Женечки и от этой, второй… как ее? Желание закончить вечер «в постели с Мадонной» сменилось жаждой тишины и покоя.
Снаружи шел дождь.
Уже выехав из переулка, Аспирин вспомнил, что Алена в филармонии. Что до филармонии от «Фантома» рукой подать. И что концерт должен был кончиться минут пять-десять назад.
…Он оказался прав.
Чинная публика расходилась, поблескивали черные зонты, перепончатые, как крылья мастера Дракулы. Под нешироким козырьком у входа стояла, прижимая к груди Мишутку, девочка в мешковатой дешевой куртке.
Он забыл о Мишутке. Как так? Просто вылетело из головы. Но не возвращаться же теперь…
Он подъехал к самому входу.
— Садись. Быстро. Тут стоянка запрещена.
Она нырнула на заднее сиденье.
— Спасибо, — сказала, кажется, искренне. — А то этот дождь… И уже поздно…
В молчании проехали центр, залитый огнями, все еще людный. Чем ближе к дому, тем чернее делались подворотни, тем жиже становился свет фонарей и витрин.
— Ну и как тебе Шнитке?
Она молчала. Аспирин решил было, что она уже не ответит.
— Знаешь, — сказала девочка, когда он притормозил под мигающим желтым светофором, — когда слушаешь придуманную человечеством музыку… Оно кажется таким… прекрасным. Благородным. Почему?