Об этой отставке он думал два последних дня, даже переговорил о ней с королевой Гортензией; она примчалась к нему в Елисейский дворец и играла там двойную роль: очень тактичной хозяйки дома и любящей дочери несчастного отца. В порыве чувств, порожденном, несомненно, тайным пристрастием к трагедиям, Наполеон стал подумывать, не отдаться ли на милость Англии. Но Гортензия, а с ней генерал Флао и герцог де Бассано принялись активно его отговаривать.
- Вам ничего хорошего ждать от Англии не приходится, сир, только несчастий! Что ж, он выбрал Америку - всегда влекла его - и незамедлительно начал приготовления.
Многие предложили сопровождать его туда, пригласили банкира Лафита: он сама верность, и император знал, что может полностью на него положиться. Договорился с ним о переводе значительных средств, еще у него остававшихся, и об открытии кредита на такую же сумму в США. Что касается переправы через океан, тут нет никаких трудностей: на рейде в Рошфоре стоят готовые к отплытию фрегаты «Саал» и «Медуза». Вечером 23 июня Наполеон направил временному правительству просьбу выделить эти корабли в его распоряжение и поскорее приготовить его паспорт.
Однако в Париже народ всерьез заволновался. Никого не ввело в заблуждение так называемое признание Наполеона II палатами депутатов - все знали, что признание это иллюзорное. Сидя в Гане, Бурбоны только и ждали момента, чтобы вернуться, и помешать им никак не мог четырехлетний император - не имел он никакой защиты, кроме матери, уже нашедшей себе новое любовное увлечение и мягкой, как кусок масла, да горсточки императорской знати.
Дворянство и буржуазия едва скрывали нетерпение увидеть на троне Людовика XVIII - от него они ждали многого. Приближение неприятеля к столице мало волновало тех, кто связывал с ним лишь возвращение к прошлой жизни и полное забвение революции. Повсюду прекратились все работы, заводы закрылись, а по Парижу ходили толпы рабочих с трехцветными знаменами и зелеными ветками, скандируя: «Да здравствует Наполеон Второй! Да здравствует император! Смерть роялистам! К оружию, к оружию!»
Эти разгоряченные толпы без конца сменяли друг друга на подступах к Елисейскому дворцу. Солдаты, коммунары, женщины, ветераны войн присоединялись к рабочим, и все эти люди орали во всю силу легких, стремясь заставить императора снова начать битву, не признавать себя побежденным, не поддаваться временному правительству - в нем, по общему мнению, собрались предатели и иностранные шпионы. Для побежденного императора Париж опять нашел старые страхи и прежние лозунги времен революции, а ведь она, заметим, свергла королевский трон. «Никогда до этого,- писал позднее очевидец этих страстных часов,- никогда народ, который платил налоги и проливал кровь в битвах, не проявлял к нему такой любви!» Эта слишком шумная любовь, естественно, никоим образом не устраивала Фуше и его правительство. Они опасались, что Париж будет предан огню и залит кровью, когда в него вступят войска русского царя и прусского короля, и решили попросить Наполеона поскорее покинуть Елисейский Дворец и переехать в более отдаленное, тихое место, чтобы «спокойно дождаться, когда все будет готово к его отъезду». Эту неблагодарную миссию поручили выполнить маршалу Даву. Поручение крайне щекотливое… Маршал выполнил его с ледяным спокойствием, а император не простил ему, что он так быстро переметнулся на сторону более сильного.