– Сенька, – растолкал его Шубин. – Барабанят, кажись…
– Если Балакирев, – вскочил Нарышкин, – я его бить стану.
Упали тяжелые засовы. Отшвырнув гофмейстера, лейб-хирург Лесток опрометью кинулся к дверям спальни цесаревны:
– Ваше высочество, отопритесь… Дело особливое имею!
– Да я голая, – послышался шепот Елизаветы.
– Ах, ваше высочество! Разве я не видел вас голой? Отопритесь же – и быть вам императрицей… Слышите?
– А чего ты печешься обо мне? И без меня найдут желателей.
– Народ кричал ваше имя, вся гвардия за вас. Монахи – тоже!
Елизавета хихикнула за дверями:
– С монашками-то, кажись, я еще и не амурничала…
Лесток орал, дубася в двери:
– Избрали Анну, герцогиню Курляндскую. А вас отрешили, но мы это исправим, если вы покажетесь народу… Умоляю вас: оставьте лень свою – седлайте лошадей, скачите на Москву!
Из-за дверей послышался сладкий зевок цесаревны:
– Мне и так хорошо. Ступай, Жано… Я спать хочу!
Вылетел лейб-хирург на улицу, в бессилии сжал кулаки:
– Ох, и дура! Разве с такою карьер сделаешь?..
Вышел на крыльцо сержант Алешка Шубин.
– Небо-то как вызвездило, – сказал. – А ты, Жано, совсем дурак, как я погляжу… Наши Елисавет Петровны еще молоды, им с гвардией погулять охота. А то возись тут с бумагами да сенаторами! Пропадешь ведь с ними…
(Время Елизаветы еще не пришло!)
* * *
Утром в Оружейной палате опять был сбор великий, звали всех – до бригадирского чина. Бродил сенатор Семен Салтыков – сородич Анны Иоанновны, все о кондициях выпытывал.
– Каки там ишо кондиции изобрели?.. Можно ли то, – говорил, – чтобы на самодержавство русское узду надевать?
Салтыкова – кому не лень – клевать стали:
– Кондиции те – противу тиранства умыслены! Сколь много топлено, вешано, рублено… Тому более не бывать. А ты, сенатор, по родству с Ивановыми, видать, прихлебства желаешь?..
Смерть Петра Второго, такая нечаянная, словно развязала руки Голицыну; он объявил о выборе Анны Иоанновны и просил «виват» кричать. Кричали «виват» трижды – средь корон, мечей, кубков и седел царских.
Трубецкой да Ягужинский пальцами в верховников тыкали:
– Был у нас един монарх, а теперича – эвон! – целых семь объявилось. Один монарх бил – больно; коли бить все семеро станут – тогда и больно и смертно скажется…
– Пошли все вон! – велел гордый Голицын. – Уже все сказано, а у нас еще дело… Духовных персон, однако, поудержим!
Феофан Прокопович – с клиром – предстал. И сразу речь повел о правах на престол потомства Петра: «кильского ребенка» Петра Ульриха Голштинского и цесаревны Елизаветы. Стоял – словно идол, весь в блеске парчи, а лоб – в шишках, глаза – угли.