По окончании валов, когда и действие таранов оказалось безуспешным, Тит
приказал поджечь ворота; вскоре после этого против его воли был подожжен также
и храм.
1. Когда оба легиона окончили валы в 8-й день месяца лооса, Тит приказал
привезти тараны и направить их на западную галерею внутреннего храмового двора.
Еще раньше против этой стены работал шесть дней, не переставая, сильнейший
таран, но без всякого успеха; также неудачны были попытки других стенобитных
орудий. Мощные по своей величине и сочленению камни ничему не поддавались. Но
другие в то же время подкапывали основание Северных ворот и после долгих усилий
выломали передние камни, однако сами ворота, поддерживаемые внутренними
камнями, устояли. Тогда римляне отчаялись в успешности машин и рычагов и
установили лестницы на галерею. Иудеи не мешали им в этом, но как только те
взбирались уже наверх, многих сбрасывали со стены, а других убивали в схватке,
многие были заколоты в тот момент, когда они оставляли уже лестницы, но не
успели прикрыться щитами; некоторые лестницы, как только они наполнялись
вооруженными, были опрокинуты сверху иудеями. Последние, впрочем, и сами тоже
теряли много [395] людей. Знаменосцы, которые хотели
водрузить наверху знамена, сражались за них не на жизнь, а на смерть, так как
потеря их считается величайшим позором, однако иудеи овладели знаменами и
избили, наконец, всех, влезших наверх. Тогда остальные, устрашенные участью
погибших, отступили. Римляне все без исключения, совершив какие-либо подвиги,
пали; из среды же мятежников храбрейшими показали себя те самые, которые
выдвигались и в предыдущих сражениях, и, кроме них, еще Элеазар, племянник
тирана Симона. Когда Тит убедился, что пощада чужих святынь ведет к ущербу и
гибели его солдат, он отдал приказ поджечь ворота.
2. В то именно время к нему перешли Анан из Эммауса, кровожаднейший из
соратников Симона, и Архелай, сын Магадата. Они надеялись на милость ввиду
того, что оставили иудеев в тот момент, когда победа была на их стороне. Эта
уловка только возмутила Тита, и так как он узнал еще об их жестокостях против
иудеев, то он с большой охотой отдал бы их на казнь. «Только нужда, – сказал
он, – пригнала их сюда, но отнюдь не добровольное решение; помимо того, не
достойны пощады люди, бежавшие из родного города после того, как сами предали
его огню» – Тем не менее он смирил свой гнев ради раньше данного им слова и
отпустил их обоих, не поставив их, однако, в одинаковое положение с остальными
перебежчиками. Тем временем солдаты подожгли уже ворота; расплавившееся повсюду
серебро открыло пламени доступ к деревянным балкам, откуда огонь, разгоревшись
с удвоенной силой, охватил галереи. Когда иудеи увидели пробивавшиеся кругом
огненные языки, они сразу лишились и телесной силы, и бодрости духа; в ужасе
никто не тронулся с места; никто не пытался сопротивляться или тушить, – как
остолбеневшие, они все стояли и только смотрели. И все-таки, как ни велико было
удручающее действие этого пожара, они не пытались переменой своего образа
мыслей спасти все остальное, но еще больше ожесточились против римлян, как
будто горел уже храм. Весь тот день и следовавшую за ним ночь бушевал огонь,
так как римляне не могли поджечь все галереи сразу, а только каждую порознь.