— Вот еще, руки пачкать! — сказала она.
И мир был восстановлен.
Грошев научил ее стрелять и ездить верхом. Об ухаживании он больше не помышлял.
Вскоре Галину испытали как разведчицу. Дело ей поручили простое и поначалу довольно заурядное. Однако в ходе расследования оно неожиданно осложнилось и закончилось разоблачением большой группы военспецов из бывших офицеров, орудовавших в харьковской школе красных курсантов. Галина выдержала испытание с честью.
С тех пор жизнь ее потекла по новым законам, почти сплошь состоявшим из запретов и ограничений…
Из самых немыслимых передряг выходила она такой же, какой была, — строгой, чистой, нетронутой. В ее душе сплавились воедино и ненависть, и печальный опыт человека, которому довелось узнать немало мерзкого о людях, и — казалось бы, вопреки всему — непоколебимая юношеская вера в людей…
С легкой руки Шурки Грошева чуть насмешливое и все-таки уважительное прозвище “монашка” укрепилось за ней и даже стало ее конспиративной кличкой…
Все это Алексей узнал гораздо позже.
Сейчас он испытывал только легкие уколы профессиональной зависти: в работе с бандитами Галина была куда активнее его, и получалось у нее здорово.
С Шаворским она вела себя, как избалованная чиновничья дочка, чуточку взбалмошная, наивно-самоуверенная, в которой с былых времен укоренилось сознание, что ей все простится. Дядьком Боровым командовала уверенно, точно тот состоял у нее на жалованье. Бандитам сумела внушить такое уважение к себе, что они величали ее, девчонку, не иначе, как по имени-отчеству. Один лишь Нечипоренко позволял себе со стариковской фамильярностью называть ее Галиной. О Цигалькове и говорить нечего: тот и вовсе был у нее в руках.
Наконец, Колька Сарычев…
О Кольке Галина рассказала вот что.
Был он раньше красноармейцем, но дезертировал. Приехал он на побывку домой и угодил как раз к похоронам отца и родного брата, умерших почти одновременно от брюшного тифа. С горя Колька запил и в часть не явился к сроку. А вскоре за ним приехал сам районный военком. Пьяного Кольку скрутили и упрятали в холодную. Там он пришел в себя. Очухавшись, стал просить, чтобы его отпустили в часть, но военком уперся. Суд над Колькой он решил учинить показательный, чтобы разоблачить его перед всей деревней как дезертира и “вполне распоясанную контру”.
Ночью Колька хитростью заманил в холодную караулившего его часового, связал, отнял винтовку и, выкрав коня из общественной конюшни, удрал из родной деревни.
Уверенный, что нет ему теперь прощения от Советской власти, он с неделю прятался в днестровских плавнях, а после нашлись знающие люди: указали дорожку к Нечипоренко. Его приняли с охотой: Колька был большой знаток по части лошадей, а Нечипоренко собирался обзаводиться конной разведкой.