Я собрался с силами.
Разве не достаточно, что вы вломились в дом двух порядочных, законопослушных и не слишком состоятельных людей и намерены забрать у них вещи, особой ценности не представляющие, но которые они любят и берегут… – Я не закончил фразу, возможно, потому, что не совсем знал, как именно определить надменную небрежность, проскальзывавшую в его манере держаться. Но мое негодование запоздало. Спокойность его голоса язвила тем больше, что я сам на нее напросился.
– И уютный дом в Лондоне у них ведь тоже есть?
К этому моменту я понял, что имею дело с кем-то, кто принадлежит непостижимому (для моего поколения) новому миру внеклассовой британской молодежи. Я искреннейше не терплю классового снобизма, и тот факт, что нынешняя молодежь отшвырнула столько прежних жупелов, меня нисколько не смущает. Я просто хотел бы, чтобы они не отшвыривали заодно и многое другое – например, уважение к языку и к интеллектуальной честности потому лишь, что они ошибочно считают их постыдно буржуазными. Я хорошо знаком с довольно похожими молодыми людьми на периферии литературного мира. Им обычно тоже нечего предложить, кроме напускной эмансипированности, своей якобы бесклассовости, а поэтому они цепляются за них с пугающей свирепостью. Согласно моему опыту, их отличительная черта – обостреннейшая чувствительность ко всему, что попахивает снисходительностью, то есть ко всему, что бросает вызов их новым идолам сбившегося мышления и культурной узости. Я знал, какую именно заповедь я только что нарушил: не владей ничем, кроме грязной комнатушки на задворках.
– Понимаю Преступление как долг хорошего революционера?
– Не хлебом единым, раз уж вы об этом.
Внезапно он взял стоявший у комода деревянный
стул, повернул его и сел на него верхом, положив руки на спинку. И вновь я был попотчеван указующим перстом.
– Я смотрю на это так: мой дом грабители потрошат со дня моего рождения. Понимаете, о чем я? Система, так? Вы знаете, что сказал Маркс? Бедняки не могут красть у богатых. Богатые могут только грабить бедняков.
Мне вспомнился странно похожий – тоном, если не содержанием – разговор, который всего неделю-две назад был у меня с монтером, чинившим проводку в моей лондонской квартире. Он изволил двадцать минут убеждать меня в черной подлости профсоюзов. Но у него был тот же вид неопровержимого превосходства. Тем временем лекция продолжалась.
– Скажу вам кое-что еще. Я играю по-честному. Не беру больше, чем мне необходимо, верно? Никогда по-крупному. Только дома вроде этих. Я держал настоящие раритеты. Вот этими руками. И оставлял их там, где находил. Милые старички легавые покачивали головами и говорили обездоленному владельцу, как ему повезло: грабитель был без понятия. Только полный невежда мог проглядеть поднос Поля де Ламери. Чайничек первого вустерского периода. Верно? Да только полные невежды это те, кто не знает, что раритет – это петля у тебя на шее, чуть ты до него дотронешься. Ну и всякий раз, когда я готов соблазниться, я просто думаю о системе, понятно? Что ее губит? Алчность. Как и со мной будет, если я ей поддамся. А потому я никогда не жадничаю. Ни разу не сидел. И не сяду.