Молодец с дубинкой в руках повернулся ко мне. Кетаусов выхватил свою 'указку':
— Дим, давай его в назидание другим расстреляем?
— Нет, — сказал Акиндин, — это будет очень театрально. Это ты у себя на 'Ленфильме' можешь расстреливать сколько угодно, а здесь…
В этот момент так грохнуло, что в коридоре вылетели стекла, здание покачнулось два раза, а в воздухе повисла пыль. В коридоре дико закричали. Над нами что-то угрожающе затрещало, в полу появились трещины. Мне даже показалось, что цирк просел.
Акиндин куда-то моментально исчез. А Вергилий Кетаусов и молодец решили затолкать меня в какую-то кладовку.
Пока Кетаусов возился с замком, молодец стоял, лениво прислонясь к косяку. Замок оказался тугим, и молодец решил помочь. Он сунул дубинку под мышку и наклонился к двери. Это был мой шанс. У меня в голове, словно пронеслось то, что должно было случиться в следующее мгновение. Я не стал бить его в челюсть, хотя, клянусь Марсом, я был способен свалить его одним ударом — он совершенно не боялся меня. Но даже такой удар еще не гарантировал стопроцентного успеха. Я мог бы нанести 'удар труса' — в шею сзади, отчего человек мгновенно теряет сознание. Нет — я просто подсек его ударом ступни под колено. И когда он стал падать на спину, подхватил сзади руками за шею под челюсть и прижал большие пальцы к затылку, а потом резко и со всей силой наклонил голову вперед. Он умер прежде, чем что-то понял. Я сломал ему шею между четвертым и пятым позвонками. Этому приему меня научил отец, когда мы жили на марсианском севере, и я был рад, что мышечная память не подвела меня. Вергилий Кетаусов с изумление уставился на мои руки.
— Тихо! — сказал я, вталкивая его в кладовку и закрывая за собой дверь. — Тихо!
Кетаусов дрожал, как осиновый лист. Я обыскал его, но ничего не нашел. Он глупо хихикнула, изображая из себя то ли гея, то ли драгвина:
— Противный… Я расскажу Акиндину, что ты ко мне приставал.
— Придержи язык!
— Я тебя сразу приметил… еще тогда в театре…
— Да пошел ты, знаешь куда! Где оружие?!
— Тебе этого не понять… — сказал он во все той же игривой манере.
— Не буди во мне зверя, — мирно попросил я, прислушиваясь к шуму в коридоре.
— А хотя бы и зверя, — продолжал он кривляться.
— Что?! Что ты себе возомнил?!
Больше всего он боялся моих рук. Он следила за каждым моим движением, как осужденный следит за приготовление палача. Лицо его дергалось.
— Я его достаю, когда хочу…
Вид у него был оторопелый.
— Откуда? — поинтересовался я, подозревая, что Вергилий немного не в себе.
— Я не знаю, я просто делаю такой жест, — он завел правую руку за спину.