— Нет, я сам туда поеду, — сказал он. — Сегодня же я привезу сюда мою дочь.
Вот каким он был, твой дед. Он не задумался ни на секунду, предпринимая эту поездку в самый канун Рождества. Он уже стоял в дверях, когда я спросила:
— Да вы хоть знаете, где находится Эшленд?
Он сказал, что знает. И я сказала:
— Подождите, я объясню, как найти ее дом.
Но, по его словам, он знал и это. Он сказал, что с той поры прошло много времени, но он сумеет найти нужный дом.
Той же ночью он возвратился один. Люси умерла, исчезла — исчезла в буквальном смысле, потому что никто не смог сообщить ему, кто и куда увез ее тело. Он перевернул вверх дном весь дом в поисках хоть какого-то намека, но нашел лишь ее браслет на столике у изголовья кровати. Он привез этот браслет и положил передо мной на стол, предлагая взглянуть. Прицепленные к нему амулеты были в разное время подарены им самим — все, за исключением одного: серебряного ключика с надписью «К моему сердцу». «Это, должно быть, от него», — сказал Эдмунд, и я поняла, о ком он говорит.
Что ж, случилось то, что случилось. Я не помню, просил ли Эдмунд меня остаться в его доме; я просто осталась, и все. Он ведь не мог сам заниматься тобой и одновременно делать свою работу, то есть продавать недвижимость. Я поселилась в комнате для гостей; там же была поставлена и твоя колыбель. Со временем я была повышена в статусе с перемещением в кровать хозяина. В этом есть своя логика. Я думаю, при желании семью можно создать из любого подручного материала. Вот мы и подвернулись под руки друг другу. Он не считался моим мужем, а я его женой, но воспринималось это именно так. Я не была твоей матерью, а он — твоим отцом, но и это воспринималось именно так, и никак иначе, хотя при обращении друг к другу мы всегда пользовались собственными именами: Анна, Эдмунд, Томас.
Нам приходилось нелегко, особенно Эдмунду, в короткий срок понесшему такие утраты. Если бы не ты — смеющийся, плачущий, вечно чего-то требующий: еды, питья, смены пеленок, — он мог бы с головой уйти в свое горе и уже никогда не выбраться на поверхность. Ты был его утехой и радостью, но в то же время ты был сыном Люси, которая умерла, и, глядя на тебя, он сразу вспоминал о ней, особенно поначалу. Впоследствии, когда время притупило боль, а образ Люси в нашей памяти стал менее ярким и отчетливым, я стала задумываться о том, что и как он расскажет тебе о твоей маме и о нас. Я спрашивала его об этом неоднократно.
— Я намерен рассказать ему все, — каждый раз отвечал он.
— Когда? — интересовалась я.
— Когда он повзрослеет.