– У панны Каньской здоровое сердце, – объяснил он Емелу, – поэтому, я надеюсь, не будет никаких серьезных осложнений. Через несколько дней она поправится, но я буду каждый день заглядывать к вам.
И он действительно сдержал свое обещание. Каждый день после обычного своего приема в Радолишках он приезжал в больницу, где не только интересовался состоянием здоровья Люции, но занимался также здешними пациентами.
Спустя пять дней Люция пришла в себя. Она хотела встать, но настолько ослабела, что не могла даже одеться. Удалось ей это сделать только на следующий день. Наступило воскресенье, и навестить ее приехал пан Юрковский.
Он уже знал от Павлицкого о болезни Люции и приехал с огромной охапкой цветов.
– Вы доставили себе много хлопот с этими цветами, – благодарила Люция. – Это очень мило с вашей стороны.
– Какое там мило! Это же, черт возьми, ваша болезнь – частично моя вина, а если не моя, то моих дедов и прадедов, что в Ковалеве осели. Вы, вероятно, не знаете, что это проклятое болото принадлежит Ковалеву. Я уже не раз ломал себе голову над тем, как его осушить, привозил даже разных инженеров. Они ходили, крутили головами, мерили, а в результате фига с маком.
Он громко рассмеялся, с размаху хлопнул себя по коленям и добавил:
– По пятьсот злотых взяли и уехали к черту, а болото как было, так и осталось.
Он разговаривал очень громко, широко, раскатисто смеялся. Весь дом наполнился его баритоном. Когда он двигался по комнате, казалось, что все попереворачивает. В больнице от него стало тесно и шумно.
Поскольку приехал он прямо из Радолишек после обедни, а было обеденное время, Емел похлопотал, чтобы за столом хватило водки. Пан Юрковский оказался отличным компаньоном. Обед уже давно был съеден, а они оба еще сидели, попивая и разговаривая. Люция, чувствуя усталость, попрощалась с ними, чтобы пойти лечь. Едва она успела выйти, как пан Юрковский, наклонившись к Емелу, сказал шепотом, который хорошо можно было расслышать в радиусе двухсот метров вокруг дома:
– Вот это женщина! Что за необыкновенная женщина! На камнях такие должны рождаться.
Емел серьезно кивнул головой.
– Я ничего не имею против такого способа рождения, драгоценный аграрий, хотя, по моему мнению, им бы хотелось рождаться на чем-нибудь более мягком.
Пан Юрковский заинтересовался:
– На более мягком?
– Си, синьоре. Ну, будем здоровы!
Они выпили, и пан Юрковский спросил по-деловому:
– А вы холостяк?
– Да, но не мальтийский.
– Вы знаете, а мне уже осточертела холостяцкая жизнь. Приближаюсь к сорока, время уже, самое время.