Его опознали по татуировке на руке. На правом предплечье у него был наколот саблезубый лев. Видимо ребята, когда кололи, здорово накурились чарсу* *(местное название гашиша), и лев получился какой-то уродливый. Вот по этой наколке и определили, чьи останки лежали в дорожной пыли, прямо на пути танкового саперного трала.
Пока прапорщик — командир саперного взвода разминировал тело, из грудной клетки вывалилась окровавленная голова с пустыми глазницами и членом во рту. Прапор так и разминировал, глядя круглыми от ужаса глазами на эту голову. Когда его останки попытались поднять, оттуда же, из распоротой груди, начали выпадать обрубки рук и ступни. А кожу эти выродки, похоже, с него живого снимали — с пяток и до груди. Она оказалась завязанной на плечах. Полколонны, забыв об осторожности, стояло и, стиснув зубы, наблюдало эту картину. Затем, через пару километров нашли ноги.
После этого Богдан едва не свихнулся, чувствуя себя виноватым за ту глупую ссору с Вовкой. Еще с полгода, чуть ли не каждую ночь, «Немец» приходил к Белограду во сне и молча, проникая в самую душу, смотрел на Богдана своими пустыми обожженными глазницами.
Лучше всех знал фарси Шамиль. Кто-то из его родни жил в Таджикистане. И чеченец на гражданке несколько лет гостил там.
— Где твоя банда? Где мины поставил? — допытывался Шамиль, подкрепляя свои вопросы монотонными увесистыми ударами ногой в одну точку в области сердца.
Никто и не рассчитывал получить от душмана какие-либо сведения. Но как-то же нужно было аргументировать истязания. После четвертого беспощадно жестокого удара в грудь лысая голова душмана откинулась назад. Он закусил нижнюю губу и низко, утробно завыл. По подбородку потекла струйка крови, из глаз — слезы. Плечи в бесполезной попытке освободить руки и схватиться за грудь, беспомощно задергались. Ремни только еще сильнее врезались в запястья и плечи. Шамиль остановился — еще пару ударов в сердце, и пленник, и так уже находившийся на грани потери сознания, превратился бы в тухлятину.
Старостенок левой ногой наступил душману на локти и правой толкнул его под ребра:
— Не спать, гнида, не спать!
На рассечённой прикладом автомата Белограда коже головы разошлись края раны. Из-под кожи показался какой-то чёрный сгусток. Старостенок, демонстративно изысканным движением, двумя пальцами с оттопыренным мизинцем, вложил в рану, как в пепельницу, тлеющий окурок «Охотничьих»:
— Курнешь, камрад?
Довольные оригинальной выходкой Старого, бойцы громко заржали. Резкая боль заставила душмана прийти в себя, изогнуться еще больше и заорать во всю глотку. Крик захлебнулся после увесистого удара кованным горным ботинком в зубы: