— Зря, ваше благородие, — горячо доказывал свою правоту боец, постоянно оборачиваясь к идущему позади поручику. — Для вас ведь стараюсь… Подарили бы его превосходительству — ребята болтают, что у него дома богатая коллекция такого барахла по ковру развешана…
— Прекрати молоть ерунду, братец, — лениво отвечал Саша, вполглаза следя за поручиком фон Минденом, снова напялившим свой дурацкий бронежилет и каску. — Не потащу я эту рухлядь в Кабул. А его превосходительство и поближе найдет экспонаты для своего музея.
Он намеренно поставил поручика между своими солдатами, приказав беречь интенданта как зеницу ока. И чем дальше, тем больше жалел, что вообще не оставил у вертолета под присмотром пилота Зеленчука. Спокойнее было бы.
Фон Минден как раз в этот момент с любопытством заглядывал в только что мельком осмотренное вольноопределяющимся Голотько «бунгало», на редкость неряшливое и обшарпанное даже на фоне остальных, чистотой и красотой вовсе не блещущих. Что-то там привлекло его внимание, и он, вытянув из «броника» тонкую шею, словно черепаха из панциря, разглядывал невидимый Александру предмет то так, то этак.
— Послушайте, — повернулся он к поручику. — А мне кажется, что там…
И в этот момент Бежецкий даже не услышал, а каким-то шестым чувством, вырабатывающимся у людей, ходящих под смертью, ощутил знакомый звук. Щелчок спущенного предохранителя. Размышлять было некогда…
— Одинцов!!! — отчаянно крикнул он, и здоровяк, тоже настороженный знакомым звуком, без церемоний, одним ударом великанского своего сапога, вышиб щуплого поручика за пределы дверного проема. Сам в нем оказавшись — инерция, мать ее…
Автоматная очередь вырвала клочья одежды из левого бока солдата, и он рухнул ничком, не издав ни звука.
Бежецкий рванул с пояса гранату, сорвал кольцо, освободив запертого в рубчатом куске металла кровожадного джинна. Гранату подкатом в дверь, спиной к сухой глине стены, содрогнувшейся от взрыва через пару ударов сердца, автоматная очередь веером внутрь, прямо в кипящее облако пыли, пронизанное шпагами света, бьющего сквозь обвалившуюся местами крышу…
— Старик это, — доложил Голотько, вытирая о стену трясущиеся руки, оставляющие на бурой глине широкие темные следы. — Лет сто… В чем только душа держалась. Заховался в тряпки, думал — не заметим.
— Старик не старик… — оторвался поручик от безжизненного, еще теплого тела Одинцова. — А бил-то не мимо…
Он протянул руку и прикрыл глаза простого русского парня, удивленно глядящие в темнеющее южное небо. Небо, под которым встретил свою смерть.