— Дженни, — закричал Руди, и глаза его загорелись, как у сестры. — Мама назвала ее в честь Дженни Линд,[30] певицы, хотя это была не канарейка, а кенарь. Поют-то только самцы.
— Верно, — согласился продавец. — Вот самые лучшие певцы, лимонные канарейки. Мы их совсем недавно получили, и смотрите, только три осталось. Смешно сказать, но в последнее время людям нравится, когда у них в доме звучит веселое пение. По правде говоря, вовсе и не смешно.
— То, что нам нужно! — воскликнул Руди. — Песня в доме! Анна, ты гений. Сколько она стоит?
Канарейки оказались дорогими. Руди приуныл, но Анна дернула его за рукав и начала умоляюще:
— Слушай, давай я заплачу половину. У меня есть деньги. Я уже давно коплю.
— Но не на канарейку же? На что ты копишь?
Щенок, которого девочка целый месяц считала своим, перекувырнулся через голову и сел, свесив розовый язычок. Она назвала его, шотландского терьера, Мак-Нейр.
Но Анна в ту сторону даже головы не повернула — вдруг Руди догадается.
— Все равно передумала, решила, что теперь ни к чему. Я, правда, совсем большая, мне не до таких глупостей. Честное-пречестное, ужасно хочется заплатить половину!
— Не надо бы мне брать твоих денег, я тоже накопил порядочно, но хотел отдать их папе до того… Хорошо, Анна, договорились.
Девочка чуть не спросила: "До чего?", но упустила мгновение.
Продавец пообещал держать птичку до дня рожденья.
Когда мама увидела немного нахохлившуюся канарейку, такую одинокую в новой клетке, она просто остолбенела. Обняла их обоих, Руди чуть дольше. Так и надо, Руди — всегдашний мамин любимчик, правды не скроешь, сколько мама ни отрицай, когда ее напрямую спрашивают.
— Продавец из зоомагазина сказал, что канарейки редко начинают петь прямо с первого дня, — предупредил Руди, пока мама осматривала свое новое сокровище.
Анна надеялась, продавец не ошибся и птица хоть когда-нибудь запоет. Бедная канарейка — такое несчастное, потерянное создание!
— Ничего он не понимает, этот продавец, — возразила мама, — я свою канарейку знаю.
И Клара Зольтен вдруг засвистела мягким переливчатым свистом. Анна сразу его вспомнила, хотя не слышала с тех пор, как умерла Дженни, — а ей, Анне, тогда было лет шесть, не больше.
Птичка подняла головку и прислушалась.
Остальные Зольтены затаили дыхание.
Мама ласково, убедительно повторила переливчатую трель.
И канарейка отозвалась. Сначала просто нотку-другую, но все же она запела.
— Где ты такому выучилась, мама? — восхищенно спросил Фриц.
— У птиц, — горделиво ответила мама. — Когда-то, еще девочкой, я летом часто ходила в лес и пересвистывалась с птицами. И мама моя тоже всегда пела своим птичкам. А как мы его назовем?