— Н-нда, богато живете.
В его голосе послышалась издевка. И тут ничего не выходило! Обычно иностранцы из бедных стран восхищались, завидовали, из вежливости хвалили… ощупывали добро глазами, руками, ногами…
Мальцев прошелся по дому, нашел кухню, вернулся в гостиную с суховатым ломтем хлеба, стал жевать. Поймав ее взгляд, улыбнулся и пробормотал что-то по-латыни. Бриджит захотелось обнять его и оттолкнуть, понять его и ничего не понимать. И она отказывалась признаться себе, что мечтает видеть Святослава французом.
Ночью она пыталась вдавить в себя Святославово тело — глаза перестали видеть, ум понял, что не нужен. Когда опомнилась, плечо Мальцева кровоточило. Это была для Бриджит кровь, которую она с опаской искала и не нашла в их первую ночь.
— Прости. Не знаю, как это… не знаю.
— Ничего. Было не больно.
То, что она из его плеча взяла свою кровь, Бриджит не удивило. Тайна не нуждалась в пояснении, только в любви. Но что Святослав был одновременно чужим и самым близким, толкало ее к частому отчаянию.
«Господи, — подумала она, — что я Тебе сделала. Ведь он только ответил, спокойно, даже равнодушно и оставил меня в тишине. А мне так тяжело».
Ощутив соль в глазах, Бриджит сообразила, что нужно заплакать.
Слезы меняют время и чувство в человеке. Счастливый, плача о горе другого, непременно уйдет в собственное прошлое и начнет точить слезы о себе.
Бриджит же была только и всего что грустна в любви. Потому-то, плача над собой, скоро решила использовать оставшиеся слезы. Она всхлипнула, застонала. Он не шевельнулся. Утомившись плачем, Бриджит легла на Святослава, заглянула и раздраженно убедилась, что он спит. Под тяжестью ее тела Мальцев лишь шевельнулся и захрапел.
А к ней сон не торопился. Храп Святослава становился с каждой минутой все несносней. Бриджит встала, постаралась легко, по-девичьи, подбежать к окну — вышло неуклюже да еще резанул слух скрип половицы.
Не была она подготовлена к жизни с таким человеком! Все, что он ни делал, ни говорил, давило на нее, как и его взгляд. Он — чужой.
Бриджит не замечала, что уже который день повторяла эти слова с тайным желанием убедиться, что они пусты, или хотя бы слабы. А они вот ложились с прежней отчетливостью и насыщали действительность.
Она быстро открыла окно и глотнула свежей духоты. Мягкий воздух пах вялой травой. Ничего не чирикало. Она прислушивалась к своему сердцу. Стук должен был быть тоскливым, бесприветным.
«Если мое сердце имело бы шею, оно бы крутнулось, оглянулось на тот миг, когда я вошла в мансарду Святослава. Только у сердца нет шеи, у него ничего нет, кроме счастья с этим, храпящим, как мужик, типом. Но если любовь — светлое прошлое и задыхающееся настоящее, то и сердце и вся эта история мне уже надоели. Хорошего понемножку. Завтра же уеду! А там видно будет».