— Ты кто?
— Салябон.
— Что здесь делаешь?
— Льомом били.
И показывает скрюченные разбитые пальцы. Зимой строители жили в сорока местных палатках, где стоял лютый холод, а полевые кухни у них работали на солярке. «Деды» и «паханы» теснились вокруг печки, а остальные ютились по углам. Поскольку протопить палатку никакой «буржуйкой» нереально, умельцы изобрели специальную конструкцию — «елочку» из трубы большого диаметра. Ведра солярки хватало на ночь, печь накалялась докрасна и не коптила. Еще одним преимуществом палатки было то, что она сгорала всего за три минуты, «эфиопы» выскакивали испуганные, но обгореть не успевали. От палатки оставались только тлеющие матрацы и вонючие паленые шинели.
Это была уже не «дедовщина», а неизвестно что. Мы солдат пугали: — Будешь плохо служить, отправим в стройбат. Я впервые видел прапорщика — зам. полита роты. Встречались и ротные командиры — прапорщики. Кто был бригадиром в зоне — оставался бригадиром и в отряде. Были целые городки строителей «чеченские», «армянские». Те же «зоны», только без колючей проволоки. Одного солдата строителя лет двадцати шести, пускали в бассейн для офицеров только по тому, что он весь от ногтей, до ногтей был обколот. Приходили даже бабы из военторга смотреть. Особенно их поражала изображение мухи на члене, что она символизировала, я по наивности до сих пор не знаю, но бабы были ушлые и шалели. Было только одно условие, чтобы купался голым. С ним в обнимку и снимались.
Как-то зашел в «тифозный барак», лежит один в гепатите, весь желтый. На столе вместо лекарств — кусок ракетного кабеля СМКПВБ. На оплетке ножом вырезано «Парт политработа».
Нам сдался один строитель-грузин.
— Я зарезал одного.
— Как зарезал?
— Ножом.
— А чего к нам пришел?
— Так далеко, домой не дойду, а эти зарежут, лучше к вам.
Звоню в прокуратуру, те ни в какую.
— Ты хочешь навесить на меня эту хуйню. Выкинь его с площадки. Еще раз возьмешь не нашего, приеду с проверкой.
Его еле выбили из камеры, цеплялся руками за решетку. Пробовали прижать дверями. Потом он прятался за баней. Когда выгнали за стрельбище, пошел на звук поезда. Мы ему еще дали булку хлеба, чтобы не сдох. Вообще, народ был паскудный.
Но случались и действительно таинственные случаи. Раз солдаты принесли из солончаков насквозь изъеденный солью автомат Калашникова. Предпринятое расследование не принесло ровно никаких результатов. В системе было что-то «энкаведешное». Сначала отбивали почки, затем тащили в санчасть лечить, хлеб давали, воду. Я сейчас удивляюсь, зачем? Теперь бы они мне были на хрен нужны. Тогда мы все: я, прокурор, Язов, Горбачев пребывали в одной системе и были скованы ее цепями.