Миновав забор, Саенко шустро юркнул в проулок между участками. С другой стороны забор был поплоше, очевидно, там жили не такие обстоятельные люди. Они спускались вниз, и, не доходя до реки, Саенко безошибочно отодвинул две доски в заборе и влез внутрь.
– Нам туда, в баньку, – прошептал он, указывая на темнеющее рядом приземистое строение, – там до утра перекантуемся. Хозяин – сквалыга, денег взял немерено за постой. И уговор такой: ежели что – он ни при чем. Знать, говорит, ничего не знаю и ведать не ведаю, какие прохиндеи в мою баню посреди ночи забрались. Еды даже никакой не дал, ну, я на рынке достал картошечки да лучку свеженького… Вы уж извиняйте, Борис Андреич, но пришлось дамочке все про вас рассказать, как вы с Черкизом столкнулись, и про Варвару Андреевну тоже. А то сильно она на вас злилась, словами всякими обзывала…
– Дура! – устало вздохнул Борис и потянул на себя хлипкую дощатую дверь бани. Тотчас же в темноте метнулась к нему худощавая гибкая фигура, и Борис почувствовал, как в грудь уперся холодный ствол револьвера.
– Стоять на месте! – послышался шепот. – Руки поднять!
– Стою… – устало выдохнул он. – Добрый вечер, мадемуазель, я лично ничуть не соскучился…
– Молчать, – прошипела Мари, обшаривая одной рукой его карманы, револьвер в другой руке дрогнул.
Пока Борис раздумывал, станет ли Мари стрелять, если он пнет ее ногой, Саенко ужом проскользнул между ними и схватил руку Мари с револьвером, да так сильно, что она вскрикнула.
– Тихо-тихо… – проговорил Борис, подхватив на лету падающее оружие, – не надо шума. Возьмите себя в руки, не надо истерик. Я устал и не собираюсь с вами возиться.
Борис говорил правду: он действительно ужасно устал за этот день. Устал от грязной камеры, от тяжелого разговора со своим злейшим врагом, от ожидания неминуемой смерти. Устал от России. Там, в Париже, тоже была тоска, и жизнь впроголодь, и пренебрежение сильных мира сего… Но там он все же чувствовал себя порядочным человеком, помнил о хорошем воспитании. Здесь этого совершенно не требовалось, здесь нужно было совсем другое. Он не хотел быть грубым, его вынудили.
Неожиданно Мари прекратила сопротивление и позволила отвести себя в дальний угол предбанника. Саенко удостоверился, что крохотное оконце плотно занавешено, и только тогда засветил огарок.
В глазах Мари, казавшихся еще чернее от расширенных зрачков, плясали два огонька.
– Вы… – хрипло выдохнула она, – вы…
– Послушайте, мадемуазель, – перебил ее Борис, – мне надоела ваша беспричинная злоба. Я уверен, что раньше мы с вами никогда не встречались, так что, ей-богу, совершенно не могу понять, откуда в вас столько ненависти. И вот еще вопрос: вы ненавидите только меня или всех без исключения мужчин?