Неожиданно Миша увидел в стороне черную сгорбленную фигуру, метнувшуюся под копну.
— Гляди, нырнул, — показал он рукой. Пустив лошадей наметом, они подъехали в тот момент, когда Степка торопливо засовывал что-то под сноп. Рядом лежало одеяло и гладко обструганная палка.
— Елки зеленые, да ведь это Степка! — воскликнул Федя, соскакивая с лошади. — Ты что тут делаешь.
— Я? Я спал. А что тебе? — растерянно бормотнул Степка.
— Спал? — усмехнулся Миша. — Далеко же ты ходишь спать, не боишься?
— А чего тут бояться-то, отец рядом, — продолжал врать Степка.
Тем временем Федя поднял с земли палку, свернул одеяло, на котором, зацепившись остьями, лежало несколько колосьев, и, откинув пучок пшеницы, достал туго набитую сумку.
— А это что? — ехидно спросил он, садясь на лошадь. — Вместо подушки под голову?
— Дай сюда! — кинулся к нему Степка.
— Получишь в правлении, — ответил Миша. — Ну-ка, шагай.
— Не пойду! — закричал Степка, пятясь. — Не пойду!
— Я тебя, елки зеленые, как стукну твоей же палкой по башке, так быстро пойдешь, — направляя на него лошадь, пригрозил Федя. — Я давно говорил, что ты жулик!
Степка заплакал и, спотыкаясь, побрел впереди.
— Куда вы меня, ребята? — всхлипывая, спрашивал он. — Не говорите, я вам что-то дам завтра, вот посмотрите…
— Не надо нам ничего, давай топай, — оборвал его Миша. — К отцу твоему отведем.
Увидев приближающихся ребят, Холодов вскочил, судорожно зажав в руке плетеный кнут.
Захар Петрович молча следил за каждым его движением.
Степка подошел и, опустив голову, молчал.
— Батя, жеребца нигде не видно, а нашли вот это, — Федя, не слезая с седла, показал то, что было отобрано у Степки.
Все произошло с поразительной быстротой.
Холодов угрюмо шагнул к сыну. Тонко свистнув, кнут опоясал Степку. Тот дико вскрикнул и упал на траву.
— Сукин ты сын! — гремел Холодов. — Кто тебя заставлял это делать? Мерзавец! Говорил, пойду спать в копны, а сам…
Тяжело дыша, он достал кисет и начал сворачивать самокрутку. Степка, согнувшись калачиком, лежал на земле и по-щенячьи скулил.
Захар Петрович, пораженный жестокой хитростью Холодова, укоризненно сказал:
— Ну это ты зря, Прохорыч, дите ведь.
— Подумают, что родители учат, — будто извиняясь, возмущеннобубнил Холодов. — Ты, Захар Петрович, не того… не сказывай. Я его еще дома проучу.
Захар Петрович встал, проковылял к своей лошади и, уже держась за луку седла, проговорил:
— Рад бы, но нельзя. Придется докладывать Ивану Егорычу.
Как ни упрашивал Холодов, Захар Петрович был непоколебим.
— Ты говоришь, смолчать? А они как же? — он показал на Мишу и Федю. — Чему дети-то будут у нас учиться? Нельзя, Прохорыч, разменивать совесть.