– Нельзя много калорий, – промямлила Лиззи, успешно влившая в себя третий стакан. – Опасность для фигура. У меня отличный фигура, так говорьят. Секси, да?
– Я в этих вопросах не компетентен.
– Why? Ты не льюбишь женщьин?
– Я не люблю американских шпионок, – уточнил Бондарь.
Реакция Лиззи была неадекватной. Покачав головой, она подперла щеки ладонями и печально заключила:
– Все ненавьидят Америка. – Ее русский язык катастрофически ухудшался. – It's not fear… Нечестно. Зачем так?
– Ты действительно хочешь знать?
– Почему нет?
– Ладно, попытаюсь объяснить, – сказал Бондарь. – Вот, например… Твои соотечественники ежегодно тратят десять миллиардов долларов только на корм для домашних животных.
– Что плохого в этом? – удивилась Лиззи, веки которой то и дело норовили сомкнуться. – Мы льюбим животных.
– А людей? Для того чтобы накормить всех голодающих на планете, требуется шесть миллиардов долларов.
– Не понимаю.
– Тогда другой пример. – Бондарь закурил, щурясь от разъедающего глаза дыма. – Вы покупаете косметики на восемь миллиардов баксов. Это в четыре раза больше, чем во всем мире тратится на начальное образование.
– Почему ты считаешь чужие деньги?
– Вот именно, что чужие. Вы отбираете эти деньги у тех, кто вымирает от нищеты и голода.
– Свободный конкуренция, – сонно возразила Лиззи. – Сильный побеждать. Слабый проигрывать.
– Смотря что считать победой, – проворчал Бондарь, наблюдая за безуспешными попытками американки принять позу, полную достоинства.
Откинувшись на спинку стула, она едва не упала. Ее голова упрямо клонилась вниз, наливаясь свинцовой тяжестью. Цепляясь за край стола, она пробормотала что-то по-английски.
– Что? – переспросил Бондарь.
– You won, – пробормотала Лиззи. – Take your prize, if you want it…
– Говоришь, что я выиграл и могу получить приз?
– Yeah…
– А приз – это, конечно, ты?
– Right… Да…
Не договорив до конца, Лиззи начала заваливаться на бок, отказавшись от дальнейших попыток удержаться на стуле. Бондарь подхватил ее у самого пола, поднял на руки и отнес к кровати. Первое побуждение – бросить отключившуюся американку, как бесчувственное бревно, – он почему-то сдержал, хотя для этого не было никаких оснований. Нахмурившись, аккуратно уложил ее на кровать и даже кое-как укрыл одеялом. Ни нежности, ни сочувствия на его лице не наблюдалось, но и сердитым его назвать было нельзя. Это было лицо человека, выполняющего свою работу, не слишком приятную, но необходимую.