Более того, им этот рапорт был не нужен. У них был надёжный свидетель — инженер службы движения Иванов, он был настолько надёжен, что его не боялись допрашивать при корреспондентах.
Без всяких сомнений — этот рапорт был им прислан из Москвы с указанием приобщить к делу. И они его приобщили, так как он дополнял показания Иванова, рассказавшего похожий эпизод, но не помнившего, кто именно и когда к нему приходил за вагонами. Очень всё получалось у следователей хорошо, но очень хорошо — тоже не хорошо.
Это, видимо, поняли в Москве, когда готовили «Сообщение» комиссии Бурденко, и рапорт лейтенанта госбезопасности из него ушёл и появился свидетель, майор Ветошников.
Естественен вопрос — зачем Москва на это пошла? Ведь речь идёт об убийстве, а то, что убийство было совершено немцами, доказано многочисленными показаниями, фактами, уликами. Зачем нужно было фальсифицировать показания в не имеющем отношения к убийству эпизоде? Ведь Ветошников — это не свидетель убийства, к чему он вообще в деле?
К этому времени Советский Союз уже признал, что пленные офицеры были на работах, а это прямое указание на то, что они уже были не военнопленные, а каторжники. СССР не мог допустить, чтобы этот факт выплыл наружу. А никто из свидетелей, найденных в Смоленске, не мог по этому вопросу дать объяснений, успокаивающих мировую общественность и, главное, ещё не сдавшихся в плен немецких офицеров.
Для этого потребовался Ветошников. Смотрите, в его рапорте на 70 слов четыре раза употребляется слово «военнопленные» или «пленные» и сам рапорт на имя начальника Управления по делам военнопленных и интернированных. Рапорт преследует цель доказать, что не было в СССР никаких офицеров-каторжников, только военнопленные.
С этой же целью в качестве свидетелей не был назван ни один сотрудник лагеря, поскольку первый же вопрос, который им обязаны были бы задать иностранные корреспонденты, — почему военнопленные офицеры работали? А на этот вопрос не было у советского правительства вразумительного ответа.
Во время войны правду редко говорят, и уж, во всяком случае, её не говорят, если она идет на пользу противнику.
Тем не менее данная ложь подручных Сталина и не-вызов ими свидетелей из числа охраны и администрации лагерей — это Доказательства № 2 и № 3 версии Геббельса, но, как и раньше, только в случае, если остальные доказательства убедят нас, что офицеры убиты НКВД.
27. Больше никаких сомнений у подручных Геббельса по отношению к действиям подручных Сталина в комиссии Бурденко нет. Но сама ложь в одном случае вызывает сомнения в достоверности вообще всех показаний её свидетелей. Могло ли НКВД или НКГБ заставить всех свидетелей говорить то, что хотели следователи, могли ли опрашивающие побоями, угрозой смерти свидетелей или их родственников заставить дать нужные показания?