Глаза мои закрыты. Вокруг происходит некоторое коловращение. Меня бережно поднимают и несут. Все происходит быстро и отлаженно. Это и понятно: я же не первая мышка, потрясенная близостью к коту, да не дворовому дистрофику, а к дюжему камышовому хищнику…
Меня укладывают на теплое и упругое. Возле лица витают острые запахи ароматических солей. Пора бы уже и опамятоваться.
Со стоном приподнимаю веки.
Надо мной склоняется Дина-Филифьонка. Ее колдовской облик в значительной мере утрачен. На античные формы небрежно наброшена алая пелерина. Горгоньи волосы спутаны. Обнаружив, что я прихожу в себя, она понемногу удаляется и вовсе пропадает с глаз долой.
“Кошачий глаз” буквально пылает.
Опираюсь на дрожащую от слабости руку и принимаю сидячую позу. Отказывается, меня переместили обратно в райский сад. Туда, где я сбросила свои одежды-скорлупки.
Над ними как раз удобно расположился в низеньком кресле красивый темноволосый мужчина. В черных брюках, белом клетчатом пиджаке и итальянских туфлях.
Он курит тонкую сигаретку, внимательно и серьезно изучая меня стеклянистыми глазами, а на ладони у него лежит мой браслетик-бипер, тихонько, но настойчиво подающий голосок.
— Итак? — спрашивает Зомби выжидательно.
Все, кто есть в кабине, не исключая меня, пристально рассматривают кружащуюся внизу крышу.
— Вроде пусто, — говорю я неуверенно. Водитель молча пожимает плечами.
— Бросим бомбочку? — спрашивает кто-то сзади.
— Нет, — это голос Тарана. — Разыграем “плейбоя”.
И элкар стремительно снижается. Прямо под пули снайперов. При этом он небрежно вихляет бортами и мало что не кувыркается. Все это сильно смахивает на самоубийство. Но мне хочется верить, что “кайманы” знают что делают.
Машина садится на крышу. Терпеливо ждем, когда же из нас начнут ладить решето. Однако выстрелов не следует.
— Я так и знал, — бормочет Таран. — Они любопытные.
Похоже, он прав: террористам и в голову не приходит, что “кайманы” будут действовать так откровенно и нагло. Нас принимают за моторизованный кутеж, вздумавший порезвиться.
— Я пошел, — коротко говорит Таран и вываливается в приоткрытую дверь.
Сейчас на нем нет обязательного бурого наряда — когда и как он исхитрился от него избавиться, одному Богу ведомо! Панцирь упрятан под бесформенным плащом, через ворот которого для вящей имитации расхристанности торчат концы клетчатого кашне. Ни дать ни взять человек в глубоком драбадане. В руке бутылка с яркой, чтобы за милю видать, наклейкой. Таран, спотыкаясь, бредет к бетонному парапету с явным намерением справить малую нужду на раскинувшийся вокруг вечерний Гигаполис. Бутылка мешает ему вскрыть ширинку, и он с недвусмысленным междометием выливает ее содержимое в рот, порожнюю же емкость не глядя швыряет через плечо.