Лодка Богуша первой вошла в неприметную, скрытую от посторонних глаз стеной камыша протоку, остановилась. Войсковой есаул, поднявшись с лавки, принялся считать плывущие мимо дубы и находившихся в них казаков. Яким, встав на корме, повернулся в сторону покинутой Сечи, перекрестился, глянул на товарищей:
— Все мы хорошо, панове, сделали, все недурно зробили, но одно нехорошо учинили, что церковь свою покинули. Но что ж теперь делать? Пусть ее хранит Божья матерь...
[97]
Тем временем оставшиеся с куренным Барабашем запорожцы сдавали оружие. Уцелевших после высадки и боя в Сечи шестьсот солдат полковник Яковлев выстроил в две плотные, лицом друг к другу шеренги, проходя между которыми сечевики должны были складывать оружие у ног стоявших рядом Яковлева и Галагана. Первым, поцеловав саблю, положил ее на землю куренной Барабаш, за ним это проделали другие старшины, после чего направились между русскими шеренгами к месту, назначенному для сбора сдающихся. Примеру старшин последовали остальные запорожцы, и когда безоружные казаки растянулись вдоль русских шеренг, солдаты по команде Яковлева принялись валить их ударами прикладов на землю и вязать руки.
— Вяжи крепче бунтовщиков, ребятушки! — гремел голос Яковлева. — А кто строптивый, учи его уму-разуму прикладом и штыком!
— Господин полковник, вы обещали выпустить нас из крепости! — кричал Барабаш, ухватившись руками за два направленных ему в грудь штыка и стремясь оттолкнуть их от себя.
Яковлев расхохотался.
— Обещал? Милости их сиятельства князя Меншикова сулил вам полковник Галаган, а я лишь подтвердил его слова. Его, а не их сиятельства. Поскольку слова полковника Галагана для меня не указ, я сейчас поступаю согласно полученному от их сиятельства письменному приказу об уничтожении Сечи и наказания бунтовщиков-запорожцев со всей строгостью.
— Друже Гнат, ты дал от имени их сиятельства клятву, что мы после сдачи оружия разойдемся, куда пожелаем! — кричал Барабаш, не обращая внимания на уткнувшиеся ему в грудь штыки, уже Галагану. — Не будь Иудою-Христопродавцем!
Галаган, подражая Яковлеву, тоже расхохотался.
— Я дал клятву? Не бреши! Клятву дают, когда целуют святой крест и осеняют свое чело крестным знамением, а разве я свершил это? А слово, оно и есть слово — так, побрехенька, шутка, подначка. Разве не могу я пошутковать со своими стародавними другами-братами Богушем и Барабашем? Яким, к примеру, понял шутку и сейчас на воле, а ежели ты такой недотепа, не моя в том вина.
— О какой шутке ведешь речь, Гнат? Ты, как официальная персона, дал слово от имени их сиятельства князя Меншикова!