В комнату входят Казуба и Чарковский. Брыла оборачивается на звук открываемой двери.
— Ребята уже спят, — сообщает Казуба. Он подходит к столу и одним махом сгребает с него в полевую сумку несколько книжек уставов и наставлений. Затем обращается к Чарковскому:
— Подпоручник, проверьте около часа ночи спальню второго взвода. Мне кажется, что… — обрывает он себя на полуслове. — Утром доложите мне.
Чарковский желает всем спокойной ночи и выходит.
— Ну что, пошли? — говорит Казуба.
Хорунжий поднимается и молча направляется к двери. Казуба следует за ним, но вдруг возвращается. Подойдя к столу, выдвигает ящик и начинает в нем рыться. Вытащив тонкую брошюру — пособие по борьбе с танками — и целую папку каких-то записок, подает это Брыле:
— Это тебе. Биографии наших курсантов…
— Откуда они у тебя? — удивленно спрашивает политработник.
— Получил в наследство от твоего предшественника, — смеется Казуба. — Хотел отправить в дивизион, да забыл.
Брыла берет папку и минуту листает подшитые в ней бумажки. Казуба, уже стоя у двери, оборачивается и поторапливает Брылу:
— Идешь, что ли? Оставь все это до завтрашнего дня.
— Нет, пожалуй, посмотрю еще сегодня, — бормочет себе под нос Брыла и запихивает сложенную пополам папку под клапан полевой сумки. — Пригодится завтра для моих первых занятий. И вообще…
Оба выходят через главный подъезд. На всех этажах тишина, огни везде погашены. Дневальные бесшумно заканчивают уборку коридоров.
В вестибюле дежурит кто-то из подофицеров. Дежурный офицер пошел, по-видимому, осматривать помещения дивизионов.
Когда за ними закрывается дверь, они оказываются в непроглядной темноте ночи.
— Ну и темнотища, — говорит Казуба. — Будто укутали человеку голову одеялом.
Брыла первым освоился с темнотой. Он берет командира батареи под руку и уверенно идет вперед. Однако Казуба, привыкнув, очевидно, все делать сам, вскоре уже шагает самостоятельно.
— Вот видишь, — говорит он, — так выглядит мой рабочий день. Ты не подумай, что сегодня я хотел покрасоваться перед тобой, показать, насколько я занят. Нет, нисколечко. — В голосе Казубы грустные нотки, — видно, вспомнил о полученном днем нагоняе.
Брыла считает своей обязанностью выяснить это дело до конца.
— Орликовский поступил с тобой неправильно…
— Вот видишь!.. — перебивает его Казуба радостным голосом.
Но Брыла продолжает:
— Ты меня не понял. Ты заслужил нагоняй. Но он должен был как-то объяснить тебе за что.
Они идут под гору молча. В глубокой ночной тишине раздаются лишь их шаги и сопение Казубы. Брыла снова возвращается к прерванному разговору: