— Вот такие-то, брат, дела! — говорил далее майор. — Вот об этом и надо думать. Учти еще одно — если тебя отзывают с фронта, значит, здесь, в училище, ты нужнее… Согласен?
— Да…
— А на фронте мог бы погибнуть. В любое время — сегодня, завтра, через неделю… Твой долг сражаться с врагом. Но разве ты не обязан подготовить новых защитников родины, отдать этому делу все свои знания и опыт?
Мешковский тяжело вздохнул.
— Сегодня утром я встретил фронтового товарища, и он мне сказал, что я отсиживаюсь в училище, избегаю опасности. А я хочу драться!
— Ах так! — понял майор. — Может, по-твоему, ты один такой в училище — кто рвется на фронт? А ты знаешь, что лейтенант Романов из вашей батареи несколько дней назад подавал рапорт с такой же просьбой? Я случайно оказался тогда у полковника Ольчика. У Романова был более веский довод, чем у тебя. Он получил известие, что гитлеровцы истребили всю его семью. И знаешь, что сказал на это Ольчик? «А кто будет обучать курсантов вашего взвода? Воюйте здесь, за улучшение качества подготовки офицеров». Лучше забудь о своем рапорте.
Рогов взял фуражку и собрался уходить. Мешковский еще колебался. Майор подошел к нему и протянул руку:
— Ну так как? Поможешь?
Мешковский уже принял решение. Он встал и пожал Рогову руку.
— Постараюсь.
— Вот это дело! — обрадовался Рогов. — Приходи после обеда, обговорим все подробно.
В офицерской комнате батареи Чарковский готовился к дежурству. Здороваясь с Мешковским, он спросил:
— Что, не живешь больше у Беаты?
— Нет, — лаконично ответил Мешковский. У него не было желания продолжать разговор на эту тему. Но Чарковский был явно заинтригован и не хотел отступать.
— И кто же кого бросил? — Он не сводил с Мешковского изучающего взгляда. Не дождавшись ответа, усмехнулся и подмигнул понимающе: — Беата мне кое-что рассказала…
Мешковскпй не слушал болтовню Дады, который не замечал или не хотел замечать этого.
— Говорила, что ты устроил ей сцену из-за какого-то капитана-танкиста…
— Что?.. — В голосе Мешковского прозвучало неподдельное удивление. — Я устроил сцену?!
— Ты же ревновал ее.
Мешковский от души рассмеялся. Однако Чарковский глядел на него недоверчиво. По-видимому, верил тому, что рассказала Беата.
— Я ведь говорил, что ее нельзя принимать всерьез, — начал объяснять он. — И не надо было порывать с ней сразу. Жаль. Согласись, что как женщина она просто прелесть.
Вся эта болтовня изрядно надоела Мешковскому. Разозлившись на Чарковского, он вышел из комнаты. За ужином, сидя за одним столом с Брылой и Казубой, признался им: