Я огляделась. У забора сидела взъерошенная кошка. Я сказала:
— Брысь, — и она кинулась прочь.
Далеко отбросив камень, я разорвала крест, принеся извинения, и стала рыть землю. Не знаю, что я хотела найти, но там ничего не было.
Я все–таки задержалась, чтобы помолиться на скорую руку, и попросила прощения у Жозетты, — может быть, все случилось из–за меня.
Стерев все следы, я протиснулась в дыру в заборе, нашла телефонную будку и набрала «18».
Я не стала дожидаться полиции, но позволила себе маленькое безумство в память о Жозетте: зашла в «Сен–Жан» и заказала себе бокал хорошего белого вина. Бармен собрался было выставить меня вон, но наверно что–то разглядел в моем лице и отказался от своего намерения, почти дружелюбно заметив, что на улице чертовски холодно, а потому второй бокал — от заведения.
Плакать означало бы оскорбить память покойной, и я держалась. Это было трудно.
Вино не подействовало. А ведь было неплохим. Но вот то, что пришлось пить на скамейке, пошло с трудом.
Две грации с рыбьими головами так и не тронулись с места. Можно подумать, дожидались меня, чтобы пойти по мусоркам. Фредди отправился по делам, а Робер слушал радио. Я клокотала, словно в меня залили свежее масло, предварительно прочистив трубы.
— Ну что? — спросила Квази. — Жозетта?..
— Мертвее мертвого, — пролаяла я.
— Как предыдущая?
— Хуже. А может, нет. Черт, ну как тут сравнивать. Бойня. А если тебе нужны подробности, сходи посмотри.
— Ладно, не заводись. Я только хотела узнать, не наплел ли Фредди чепухи.
— Но это надо видеть.
— Она умерла? — спросила Салли, которая вечно опаздывала на три поезда, и принялась раскачиваться вперед–назад, что с ее весом грозило неминуемой бедой.
Я хотела шикнуть на нее: «Заткнись», потому как была не в том настроении, чтобы подделываться под настроение других, но вовремя вспомнила, что у жизни свои права. И уселась рядышком со своей толстой дочкой. Постаралась обхватить ее руками, что удалось лишь отчасти, и утешила как могла, объяснив, что Жозетта уснула, потому что очень устала, и грустить не надо, по крайней мере очень сильно не надо, тем более, что мы за нее отомстим.
— Чего? — выдохнула Квази, так изумившись, что ей почти удалось открыть свой заплывший гноем глаз. Но инфекция с неизбежностью взяла верх, и на краткий миг просветления я увидела нас со стороны: меня в затасканной полевой форме отступающего пехотинца, Салли — едва передвигающуюся толстую матрешку с ее крошечным, не больше горошины, мозгом и огромным безразмерным сердцем, и Квази, спарринг–партнера в весе пера всех боксеров–любителей, с луженой глоткой и заячьей душой… и на какое–то мгновение лишилась уверенности.